Ночь - царство кота
Шрифт:
— Следуй за мной, человек.
Юсенебу не оставалось ничего другого, как повиноваться, оставив на столе недопитое вино. Выдали, все-таки, подумал он с досадой.
Они отправились в обратный путь ко дворцу: первым шел начальник стражи, за ним — Юсенеб, а далее, отрезая пути побега, двигались воины. Праздник был в самом разгаре, жертвоприношения давно свершились, и толпа, разогретая дармовым пивом из господских запасов и обильным жертвенным мясом, бесновалась в рамках разрешенного ей безумства. Поистине, заведение соплеменников казалось ему теперь тихой гаванью в безудержном море веселья. Повсюду горели костры, окруженные разодетыми горожанами, музыка вспыхивала тут и там, бросая участников в танцевальный экстаз. Шум, казалось, достиг предела: трещотки, бубны, дудки, кастаньеты — все шло в ход, только бы погромче.
Юсенеб, нащупав ногой тряпье на полу, уселся и тупо уставился в темноту Лишь слабая полоска колеблющегося света трепетала под дверью. Довольно скоро по гулкому каменному проходу проследовали шаги многих людей, но в растворенную дверь вошел только один.
— Факелы мне! — скомандовал он, и Юсенебу пришлось зажмуриться — в дверь протиснулись еще двое с шипящими просмоленными палками в руках.
Юсенеб узнал голос Осоркона. Конечно, он звучал глуше, но оставалась в нем все та же сила, заставляющая его подданных падать долу. Если это конец, подумал Юсенеб, то будь что будет, он уже отжил свое, он не станет ничего выпрашивать или башмаки лизать.
— А ты все тот же, — проговорил Осоркон после паузы, рассматривая прислонившегося к стене Юсенеба.
— И ты мало изменился, — Юсенеб не мог видеть лицо стоявшего у двери Осоркона из-за слепившего света.
— Стул! — потребовал Осоркон, и тотчас ему была подставлена табуретка.
Некоторое время они смотрели друг на друга, причем это был слишком неравный поединок. Юсенебу полагалось пасть ниц, прятать взгляд перед Фараоном, целовать землю, лепетать положенные слова про жизнь, силу и здоровье, но он не сделал этого. Он все так же сидел, опершись о стену, не говоря ни слова.
— Этот мальчишка, — Осоркон нарушил молчание, и взгляды их встретились, — расскажи мне о нем.
— Что бы ты хотел узнать?
— Не притворяйся! — сверкнул глазами Осоркон, — я знаю, кто он!
— Зачем же ты спрашиваешь, если знаешь?
— Я прикажу бросить тебя в клетку с гиенами!
Юсенеб усмехнулся:
— Что ж, если у гиен нет более подходящей пищи, они съедят и меня, но это никому не доставит удовольствия, в том числе и гиенам. Но может быть, мои соплеменники будут удовлетворены — их проклятия будут услышаны богами.
— Можно придумать смерть и помедленней, если ты будешь упорствовать. Я знаю, что мальчишка посвящен! Он так уверен в себе, что даже не потрудился скрыть это от меня.
— Неужели ты, Великий Осоркон, опасаешься почти еще ребенка? Неужто твои лета пасуют перед шестнадцатью годами? Владыка Египта, и провинциальный сопляк, не нюхавший жизни…
— Полно, Юсенеб, мы оба знаем, о чем идет речь. Я узнал этот взгляд. Это ЕГО глаза, и ты можешь и дальше юлить, сколько тебе вздумается, но ты и сам понимаешь, что если ОН не выдержал испытания, то не выдержит и ЭТОТ!
Осоркон не назвал имени своего брата, видимо, даже после всех этих лет он опасался возмездия.
— Ты всего лишь оправдываешь убийство…
— Нет, Юсенеб! Мы оба хорошо знаем, где правда, а где ложь! Египет вечен, а мы всего лишь слуги богов, и тот, кто идет поперек их воли, должен знать, что дорого заплатит за дерзость.
Ложь, подумал Юсенеб, какая неприкрытая ложь, украшенная красивыми словами. И они оба прекрасно понимают это. Вот только непонятно, зачем Осоркон играет в эту странную игру? Сентиментальность на старости лет или еще одна хитроумная ловушка?
Осоркон принял молчание Юсенеба за согласие:
— Пойдем, будешь моим гостем, пиршество уже закончилось, но для старых друзей всегда что-нибудь найдется.
Такого оборота Юсенеб не ожидал — не хватало только появиться у Фараона на празднике и быть узнанным. Хватит уже позора на его седую голову, как же, «старый друг». Юсенеб снова почел за лучшее ничего не ответить.
— Или тебе приятнее общество гиен?
— Зачем ты
хочешь разрушить Гераклеополис?— Быстро в Бубастисе распространяются слухи. Да кто сказал, что Гераклеополису что-то угрожает? Мы сейчас ни с кем не воюем. Или ты снова хочешь славы, хочешь возглавить войско?
— Я больше ничего не хочу, Великий Осоркон, — Юсенеб поднялся, — слава — это, конечно приятно, но и позора я тоже не хочу на старости лет, и если гиены призваны избавить меня от позора, то…
— Да!.. Ты все тот же… Думаешь, я не знаю о тайном знаке на плече мальчишки?! Думаешь, я не знаю, что делается в Гераклеополисе? Я, Великий Осоркон, хочу, чтобы моих вассалов окружали преданные рабы.
Осоркон резко поднялся и вышел. Дверь захлопнулась, но светильники и табуретка остались в келье. Юсенеб опустился на место, где только что сидел Фараон, и протянул руки к огню — холодные камни давали о себе знать. Странно как-то — зная обычаи, Юсенеб не мог взять в толк, зачем Осоркону понадобилось спускаться в подземелье. Пригласить на праздник? — Да по мановению его руки Юсенеба приволокли бы в любое место, поскольку Фараон никого и не спросит, нравятся ли ему праздники. Праздники нравятся всем, а если кто побрезгует… Юсенеб невесело усмехнулся, да уж, побрезговать приглашением Фараона… Славный конец, быть сожранным голодными гиенами. Но все-таки, зачем ему самому тащиться в подвал? Или он не хочет, чтобы Юсенеба видели и узнали… Но почему? Опасается смуты? Его имя и так не особо популярно, как он слышал в трактире. Причина, конечно, должна быть, Осоркон очень хитер, и эта его странная последняя фраза, что она могла значить?
— Пойдем, — дверь отворилась, и два стража подхватили по факелу.
Юсенеб повиновался. Он по опыту знал, что бесполезно задавать вопросы. Да и какая теперь разница. Они двигались по узкому проходу меж каменных стен, причудливые тени качались из стороны в сторону по неровной кладке. Обострились все чувства, пахло сыростью, потом и плесенью, капала вода, одна из капель мерзко попала за ворот, вызвав дрожь по телу, другая с шипением побежала по факелу. Они повернули вправо, и проход стал шире, воздух чуть потеплел, в нем появилась едва уловимая кислинка, и Юсенеб напрягся. Пахло зверями, значит Осоркон решил-таки исполнить угрозу. Еще через минуту он уже мог различить их вой, рев и тявканье. Лишь одно занимало его мысли — боль, как долго она продлится, сколько он сможет выдержать эту пытку, когда острые зубы вопьются в его тело, отрывая куски живого мяса. Они вновь повернули, на этот раз влево, и через несколько шагов Юсенеб увидел в полу отверстия, забранные решетками, под которыми яростно метались звери. Страж остановился. Вот и все, вздохнул Юсенеб, призывая на помощь все свое мужество. Ожидание боли доминировало в его мозгу, становилось нестерпимым, оно помимо его воли захватило все его тело, задрожали руки и ноги, он попытался унять дрожь, но был не властен над ней. Юсенеб привалился к стене и медленно сполз на пол, ноги предали его. Стражник, шедший сзади, наклонился и просунул факел сквозь прутья решетки. Снизу раздался всплеск раздраженного львиного рева.
— Фараон приказал показать тебе своих зверей — это львы. Я вижу, ты не любишь зверей? У Фараона самая большая коллекция хищников, такой нет ни у кого в мире.
Ответить Юсенеб не смог, только помотал головой.
— Дальше — тигры, потом — пантеры, да что с тобой, ты можешь идти?
— А нельзя ли наружу, мне как-то нехорошо от вони, — Юсенеб жадно хватал воздух.
— Так ты не хочешь смотреть на зверей? Напрасно, есть много забавных обезьян. А может, тебя интересуют кошки? Здесь столько разных кошек, что их невозможно сосчитать, только тогда придется идти совсем в другую сторону.
— Я бы предпочел свежий воздух, — попросил Юсенеб.
— Что ж, пойдем наружу, Фараон приказал сделать все, что пожелает его гость.
Они повернули обратно, и Юсенеб почувствовал, что его спина и шея, и лицо, покрыты холодным потом, стекающим под одежду. Его пошатывало, приходилось то и дело опираться на стены. Идущий сзади воин несколько раз поддержал его, пока они не выбрались во внутренний двор, освещенный мириадами огней. Нагретый воздух приятно обволакивал, шум веселящейся толпы сливался с треском горящего дерева. Юсенеб постепенно приходил в себя, он отметил, что публика здесь побогаче, а его скромные одежды совсем не вписываются в окружение.