Ночная вахта

— Готов, девчушка? — прорычал солдат, тяжело переступая по палубе.

Я лишь усмехнулся. Ха, будь мы одни, я бы вообще не терял времени.

— Начинаете, джентльмены. Иначе ужин задержится, — на редкость злобно процедил Док.

Я сделал выпад — на редкость неуклюжий, промахнулся и приложился бедром о леер. Должно быть, вышел перебор: выглядело истинно по-девчачьи. Сэлби радостно ухнул и ударил меня в ухо — почти достал. Настил палубы отозвался чутким скрипом на его грузный шаг…

Мне не нужно было его видеть. Катер, воздух, запах и пыхтение показывали больше, чем я мог воспринять. По-сути, это было легко. Хотя и жутковато. Все же я не до конца верил в свои силы, и в то, что получил от Болот…

На легкий ожог уха я ответил пробным ударом левой в корпус. В груди гниловатого здоровяка удивленно ухнуло, эхо прошло по пищеводу, отозвалось в глотке, а я уже врезал правой… боль в костяшках… звук покатился вниз от лязгнувшего подбородка противника… в требухе солдата что-то ёкнуло… он не упал, лишь отшатнулся. Я подумал, что мне отнюдь не помешает набрать массу, порхнул следом — палуба с готовностью подпевала каждому «па» наших сапог. Сэлби вздумал уклониться за тумбу пулемета, но эта мысль только пришла ему на ум, а мой кий-кулак уже летел к «средней лузе»… по почкам… и снова правой в подбородок… легко хрустят пеньки остатков зубов. И как он остается в армии с такой гнилью во рту? Не иначе как всучил взятку вербовщику и врачу… Теперь левой, с подкруткой по черному шару солнечного сплетения… и сразу в верхнюю лузу… нос на ощупь показался совсем мягким… и еще пара шаров рикошетом от правого борта… Сип солдатского дыхания прервался — потрясенные легкие не могли вбирать воздух. По-настоящему сильно бить не позволяла моя скромная масса, зато кулаки-кии находили самые разумные комбинации на столь щедро предоставленном мне телесном столе. Я вгонял цели-шары точно и не торопясь. Если не считать того широкого взмаха, прошедшего над моей головой, Сэлби попросту не успел ничем ответить. Теперь его удерживали на ногах лишь леера, на которых здоровяк повис локтями, его нос жалобно фыркнул, наконец, выпустив скопившуюся кровь.

Мне очень хотелось бы взглянуть на выражение его физиономии, но увы… Впрочем, я уже не мальчик, чтобы с восторгом любоваться плодами своих трудов…

…Локти моей жертвы ослабли, леера остались выше, задница гулко бухнулась о палубу.

Я отступил и опустил кулаки:

— Кажется, мы закончили, джентльмены?

…Рука Сэлби добралась до кармана, но поскребывания пальцев слышались слишком слабо. Его пальцы замерли, до меня доносился лишь стук тяжелых капель, падающих из свернутого носа и щелкающих о исхудавшее пузо соперника. Да, он подождет и выберет иной подходящий момент. О, Сэлби и подходящий момент — просто смешно.

Я удовлетворенно кивнул: этот фрейм за мной.

— Джентльмены, я на ялик…

Подтянуть буксировочный конец к корме мне помог Док.

— Ты рискуешь, Энди. Недоделанное дело хуже не начатого. Кроме того, при благоприятном развитии событий, ситуация будет выглядеть щекотливой. Закон экспедиционного полкового лагеря отличается от общепринятых в цивилизованном обществе. Лучше ему добраться до лагеря живым.

— Я помню. Не собираюсь опережать события. Если «недоделанное дело» не напросится само.

— Будь я проклят, если когда-нибудь еще скажу, что ты бываешь слеп, хотя бы мгновение. Страшновато было наблюдать. Ладно, будь поосторожнее с гребцом. Перед смертью несчастные проявляют агрессивность.

Сан не проявлял агрессивности. Он истекал кровью и плакал. Мне пришлось разрезать одну из веревок и наложить жгуты на его руку и ногу. Парусину я задернул, хотя солнечные лучи пробивались сквозь многочисленные прорехи и жгли глаза, но я все же мог смотреть сквозь ослабленную до трех слоев глазную повязку и действовать.

Кровь из прокушенных рук и ног вроде бы остановилась. Я достал флягу и напоил гребца. Выглядел он так себе. Благо, пристально всматриваться мне было больно, и я не всматривался. Он тоже глаз не открывал, едва дыша и лишь порой хрипя чуть громче.

— Только один вопрос, — пробормотал я, отпуская голову подгнившего скелета на банку.

— Как москиты под парусину пронырнули?

Сан издал умирающее «хнык».

— Это-то понятно, — согласился я. — Но как именно? Ты не стесняйся, может, отмучаешься скоро, к чему силы беречь? Поговори.

— Не мучь. Помираю, — прошептал несчастный. — Что москиты, нахб. Проскочили. Я ж до ветру пытался…

формулировка «до ветру» мне показалась странной, но смысл я уловил.

— Понятно. Что же ты не слушал? Они жужжат громко. От таких сучьих жал подыхать — не лучший выбор.

— Обескровили, бихналя, — выдохнул несчастный. — Что за судьба такая…

Меня окликнули с кормы катера:

— Энди, если бедолага еще жив, напои его пообильнее. Поможет при кровопотере.

На парусину хлопнулась, запущенная Доком, увесистая жестяная бутыль с водой. Я высунул руку на нагретую солнцем поверхность, забрал емкость.

— Садись, прополощи брюхо, все ж легче станет. А я тебе грехи отпущу, легче уйти будет.

— Грехи? Да что у меня кроме них осталось? — Сан вяло выдыхнул продолжительное и прерывистое «бнахсукебл…».

Я подумал, что судя по длиннющему как Плимутская железнодорожная колея, сквернословию, славный волонтер не так уж безнадежен. Помогая ему сесть и подобрать распухшую ногу, я поправил его разодранные, просторные как юбка, шаровары.

— Стой! А это что?! — потрясенный я сдернул с глаз повязку и немедленно прикрыл СДУРУ обожженные глаза.

— Куснули, — Сан пытался подвинуть свое бедро, тщетно перехватывая его черной и костлявой, словно птичья лапа, ладонью.

— Ниже, черт тебя подери!

«Это» вяло шевельнулось, поджимаясь под защиту лохмотьев.

— Так хвост и есть, мляего, — прошептал гребец. — Тебе сто раз толковали. Э, да что болтать. Обезьяны мы и есть, сукнасмля…

Я закрыл глаза и попытался успокоиться. Я считал себя неглупым, но, выходит, ошибался. Сана и его собратьев тысячи раз обзывали хвостатыми гиббонами, дикими мартышками и прочими обезьяньими словечками. Мне казалось, что это лишь убогие и примитивные оскорбления. Черт, всем свойственно ошибаться. В конце концов, я не виноват, что категорически не интересуюсь, что там в штанах у мужчин. Ну и придурок же я! Истинный слепец, хоть и был с глазами. Но кто такой Сан, да и вообще все гребцы? В чертей-гребцов я не верил еще до Болот, да и вряд ли адовы жители имеют обычай вымирать как мухи.

Вздохнув, я нацедил в плошку воды, напоил умирающего и буркнул:

— Рассказывай.

Он не стал противиться. Мы медленно волоклись по бесконечной протоке, впереди у обоих была смерть (пусть у кого-то и с неопределенной отсрочкой) и у нас хватало времени…

Рассказ был длинен. У меня затекла спина — не то, что я брезглив, но отыскать удобное и относительно чистое место в загаженном ялике было непросто. Историю Сана и его соотечественников я понял едва ли наполовину. Нет, основное было вполне доступно, но в деталях ничего не сходилось. Похоже, логика здесь не действовала.

…— Значит, ты был солдатом и воевал много лет?

— По призыву и контракту, я же говорю, — удивлялся моей непонятливости живой труп.

— Повоюю, уйду, мляеех, на гражданку, поработаю, пока не выгонят. За кордон к дурням ездил, пока пускали. Я ж образованье имею. Агрессоры, они, суки, не доплачивали, хотя все равно выгодно было…

Видимо, мысли у него путались. Выходило, что они храбро сражались с захватчиками, а в перерывах ездили к врагу на заработки и сильно обижались что им платят похуже, чем местным и не позволяют покупать патроны и винтовки. Война тянулась бесконечно, в тылу была измена, в штабах тоже была измена, враг воевал бесчестно, жены и невесты изменяли солдатам с кем попало, а союзники вели себя еще хуже. После кровавых боев, обманов и страданий, собственный парламент объявил таких как Сан, вне закона и пригрозил сажать в долговые тюрьмы, поскольку солдаты нагло не платили налогов со своего жалования и с перепродажи краденого оружия. Тогда-то Сан и его однополчане-побратимы завербовались в чужую армию…