Ночной огонь

Квинтет приступил к исполнению. Джаро вскоре признал полное поражение. «Иллюзионы» превосходили его понимание во всех направлениях одновременно. Во время перерыва леди Винзи заявила, что только виртуозное мастерство ее внучки Дорсен позволяло терпеть эту кошачью какофонию. Благодаря изумительной акустике зала, ее замечание могли отчетливо расслышать все присутствующие.

Джаро держал при себе свои мнения, хотя позволил себе осторожно согласиться с леди Идой в том, что голосоведение представлялось несколько запутанным. Дорсен привела в ложу собрата-музыканта, угрюмого молодого человека, игравшего на тамурете. Он попытался разъяснить «иллюзионы» леди Иде: «То, что вы слышите — особый музыкальный материал. Разумеется, сегодня никто не покинет зал, насвистывая запомнившиеся мелодии. Звуки различной высоты и продолжительности предназначены быть не вещами в себе, а границами или промежутками, определяющими паузы между ними. Красота «иллюзионов» кроется в контрапункте так называемых «звуковых пустот» или пауз, в их напряженном взаимодействии».

Леди Ида заметила, что, несмотря на несомненные достоинства исполняемой музыки — если бы у нее не было достоинств, никто не стал бы ее исполнять, не так ли? — она все же выходила за рамки осмысленного восприятия. Джаро решил, что осторожная поддержка ее мнения ничему не повредит, но на его слова никто не обратил внимания. Леди Винзи громогласно вопросила: «Почему бы этим «Пиликающим отбросам», или как их там, не отложить инструменты и не позволить публике наслаждаться тишиной в ее первозданной форме?»

Исполнение продолжилось; публика прилежно слушала. По окончании концерта леди Винзи промаршировала вон из ложи, увлекая за собой стайку родственников; Джаро снова замыкал процессию. В вестибюле леди Винзи задержалась, чтобы поговорить со знакомыми. Джаро и Лиссель вышли на террасу перед консерваторией.

«Великолепная музыка, не правда ли? — сказала Лиссель. — Надеюсь, тебе она понравилась. Надо полагать, для тебя это был знаменательный вечер. Ты встретился с моей матерью, вращающейся в избранном кругу «кахулибов», и познакомился с леди Винзи, что само по себе большая честь. Она из числа «сассельтонских тигров» и пользуется всеобщим почетом. Ты должен быть мне очень благодарен».

«Благодарен? За что? — охваченный внезапной яростью, спросил Джаро. — Ты заставила меня слушать этот, с позволения сказать, музыкальный бред — да еще в компании беспардонной старой ведьмы! Когда я присел рядом с твоей матерью, она позаботилась поднять сумочку с кошельком и положить ее с другой стороны. Неужели ты думаешь, что оказала мне какую-то услугу? С моей точки зрения, ты сыграла со мной тошнотворную шутку!»

Лиссель всплеснула руками и топнула ногой, тоже не на шутку разозлившись: «Тогда зачем ты пришел?»

«На то есть свои причины».

«Неужели? Какие такие причины?»

«Могу тебя заверить, что к числу этих причин не относятся наши первоначальные планы на сегодняшний вечер — я с самого начала ни в грош не ставил твои обещания. Я тебя насквозь вижу».

Глаза Лиссель бегали: «Тише! Ты ведешь себя неприлично, на нас смотрят».

На террасе появилась леди Винзи. Она прошествовала мимо Джаро так, будто он не существовал. Леди Ида попрощалась с ним сухим кивком и тоже поспешила прочь. Лиссель воскликнула: «Все чем-то недовольны, все куда-то торопятся, полная неразбериха! Не знаю, что делать. Спокойной ночи!»

Лиссель бегом догнала свою мать, и вся их компания погрузилась в большой старомодный экипаж, уже ожидавший под террасой. Экипаж величественно отъехал от консерватории и пропал в темной глубине Пингари-парка. Джаро остался один на ступенях. Он подождал несколько минут, пока публика, покидавшая зал, не разошлась. У него за спиной, в консерватории, погасли светильники. Теперь террасу озаряли только сполохи вечного огня, горевшего в монументальном бронзовом кольце.

Джаро поежился — холодный ветер гнал обрывки тумана вниз по склонам горы Вакс и между стволами деревьев Пингари-парка. Спустившись по ступеням, он направился туда, где оставил двухместный автомобиль. Парковая дорожка вилась между древними тисами, кедрами, земляничниками и разнообразными туземными деревьями. Листва их крон заслоняла звезды; парк бледно озарялся лишь светом, сочившимся из-за деревьев со стороны фонарей на стоянке.

Джаро не спеша прошел метров пятьдесят, после чего остановился и прислушался. Тишину нарушали только вздохи ветра в листве.

Пройдя еще несколько шагов, Джаро снова остановился. Он тихо шипел от нетерпения. Неужели его зря заставили слушать пиликанье «Отрубей» и терпеть общество леди Винзи и леди Иды? Наконец он услышал то, чего ждал: приглушенные звуки осторожных торопливых шагов.

Джаро улыбнулся, мягко и задумчиво, снял пиджак и повесил его на руку. Он снова прислушался. Шаги становились громче — Джаро уже заметил сзади покачивающиеся высокие черные крылья и развевающиеся на ветру черные плащи. Он аккуратно положил пиджак на газон рядом с дорожкой, обернулся и приготовился.

7

Наутро по городу распространились вести о чрезвычайном, драматическом событии. По-видимому, четыре молодых человека, в ближайшее время собиравшихся закончить Лицей, решили устроить какую-то ночную шалость, так как нарядились в ритуальные костюмы Ангелов Тьмы, несущих возмездие пронырам. Но их безобидная проказа завершилась катастрофой. В полночь припозднившийся прохожий обнаружил в Пингари-парке еле дышащие искалеченные тела четырех сорвиголов.

Жертвы были известными студентами Лицея; все они отличались завидной весомостью и превосходным престижем. Их звали Ханафер Глакеншоу, Кош Диффенбокер, Алмер Кульп и Лонас Фанчетто. На них напала банда негодяев, жестоко их избившая. Каждому из них были нанесены травмы: множественные переломы конечностей, ребер, коленных и локтевых суставов, а также кровоточащие ушибы. Все они перенесли тяжелое сотрясение мозга и поступили в больницу в бессознательном состоянии. Кроме того, молодые люди взяли с собой средство для удаления волос — с целью, известной только им одним. Их головы были покрыты этим веществом, в связи с чем озорники стали лысыми, как бильярдные шары, и не могли надеяться на восстановление волосяного покрова в течение нескольких месяцев.

Полицейский инспектор Гандет еще не мог взять показания у пострадавших. Выступая перед представителями прессы, он подчеркнул личное возмущение происшедшим: «Судя по всему, четыре молодых человека переоделись, чтобы слегка позабавиться, но повстречались с шайкой разнузданных бандитов, предававшихся бессмысленной, садистической жестокости. В нашем городе такое поведение недопустимо! Мы сделаем все возможное для того, чтобы виновные предстали перед судом и понесли справедливое наказание. В самое ближайшее время я проведу интервью с жертвами нападения и установлю фактические обстоятельства дела. Сейчас они находятся под воздействием седативных препаратов; врачи считают, что им предстоит провести в больнице не меньше трех недель. Эти молодые люди должны были участвовать в выпускной церемонии в Лицее на следующей неделе; теперь, конечно, об этом не может быть речи».

Через два дня Ханафер Глакеншоу пришел в себя достаточно для того, чтобы говорить, но, судя по всему, был настолько деморализован достойным сожаления происшествием, что не мог связно излагать последовательность событий. Такое же влияние травмы оказали и на трех других жертв; в конце концов полиция стала подозревать, что молодые люди сговорились и не желают давать показания. Инспектор решил, что четыре Ангела Тьмы очевидно сами занимались чем-то не слишком законным, и с отвращением закрыл дело.