Ночной огонь
Шрифт:
«Конечно, я — Джаро Фат! За кого еще меня можно принять?»
Скирлет безрадостно улыбнулась: «Пожалуй, ни за кого. Я просто попыталась начать разговор, как полагается».
Джаро недоуменно взглянул ей в глаза, и улыбка медленно сползла с его лица: «Я слышал, что ты вернулась, и надеялся, что мы как-нибудь встретимся».
Скирлет обернулась, с опаской взглянув на двери, ведущие в управление ее отца: «Здесь лучше не говорить. Пойдем куда-нибудь».
Они спустились на улицу, перешли широкий проспект Фламмариона и уселись за столиком в кафе на открытом воздухе, под зонтом из зеленых и синих секторов. Вскоре им подали фруктовый сок со льдом.
Поначалу они молчали, чувствуя себя скованно и неудобно. Наконец Джаро вежливо спросил: «Ты собираешься поступать в Институт?»
Скирлет рассмеялась — странным горьким смехом, как если бы ей задали безнадежно наивный вопрос: «Нет».
Джаро
Скирлет неподвижно смотрела на него и молчала. Джаро начинал терять уверенность. «По сути дела, это не так уж важно, — поторопился прибавить он. — Ты не обязана мне ничего рассказывать».
Скирлет с достоинством ответила: «Прошу прощения. Я собиралась с мыслями. На самом деле все очень просто. Меня отправили учиться в Эолийскую академию в Гильсте, на планете Аксельбаррен. Я ее закончила с отличием. Там я познакомилась со множеством разных людей, пережила несколько любопытных приключений, а теперь вернулась домой».
«Звучит неплохо, — заметил Джаро. — Ты хочешь сказать, что приятно провела время?»
«Не совсем».
Джаро ждал, пока Скирлет перебирала в уме воспоминания. Наконец она произнесла бесцветным тоном: «Иногда я проводила время приятно, иногда — нет. Я многому научилась. И все же, я не хочу возвращаться на Аксельбаррен — ни сейчас, ни когда бы то ни было». Помолчав, она спросила: «Как насчет тебя? Ты еще не удрал в космос, как я вижу».
«Нет, еще не удрал. Но мои планы не изменились».
«Ты решительно намерен раскопать свое прошлое?»
Джаро кивнул: «И как можно скорее — то есть сразу после того, как получу ученую степень в Институте. Фаты на этом настаивают, у меня нет выбора».
Скирлет бесстрастно изучала его: «И ты не злишься на Фатов?»
Джаро уселся поудобнее, повел плечами: «Нет».
«Хм. Тем не менее, если бы у тебя была такая возможность, ты немедленно отправился бы в космос?»
«Вероятно. Не уверен. До тех пор еще многое нужно сделать».
«Гм. И что ты изучаешь в Институте?»
«Техническое проектирование, анализ динамических процессов, космическую навигацию и космическую механику. А также историю Ойкумены и музыковедение — чтобы ублажить Фатов».
«Как ты думаешь, я изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз?» — спросила Скирлет.
Джаро поразмыслил: «Не знаю, что ты хотела бы услышать. На мой взгляд, ты осталась той же Скирлет Хутценрайтер, только в тебе стало еще больше Скирлет Хутценрайтер. То есть… я всегда считал, что ты… трудно подыскать правильное слово. Привлекательна? Красива? Возмутительна? Пленительна? Изумительна? Ни одно определение не подходит».
«Как насчет «обворожительна»?»
«Можно и так сказать».
Скирлет задумчиво кивнула, словно Джаро подтвердил какое-то ее внутреннее глубокое убеждение: «Годы проходят. Я представляла их себе, как медленные, трагические биения сердца». Она чуть отвернулась, глядя вдоль проспекта: «Помню, давным-давно я встретила пригожего мальчика. Он был чистый и аккуратный, у него были длинные ресницы и лицо, погруженное в романтические мечты. Однажды, солнечным вечером, я поддалась внезапному порыву и поцеловала его. Ты помнишь?»
«Помню. У меня закружилась голова, я летал в облаках. Я снова стану тем мальчиком, если ты меня снова поцелуешь».
«Ты не можешь вернуться в прошлое, Джаро. Еще хуже то, что я никогда не смогу стать той девочкой. Когда я об этом думаю, мне хочется плакать».
Джаро взял ее за руку: «Может быть, мы не так уж сильно изменились».
Скирлет покачала головой: «Ты не знаешь, что со мной случилось. Скорее всего, ты даже не можешь себе представить, что со мной случилось».
«Расскажи».
«Хорошо! — с внезапной решительностью сказала Скирлет. — Если тебе интересно, я расскажу. Но тебе придется кое-что для этого сделать. Девочку, уехавшую отсюда четыре года тому назад, звали «Скирлет». Она стала девушкой по имени «Скирль», и теперь ты должен называть меня только так».
«Как хочешь».
«Расскажу, что произошло, в общих чертах. Но только в общих чертах — если бы я стала описывать все подробности, я говорила бы месяц без перерыва. С другой стороны, опускать детали трудно, потому что даже они не уступают странностью и сложностью всему остальному».
«Я слушаю».
Скирль откинулась на спинку стула: «Произошли сотни, тысячи событий. Их трудно изложить по порядку». Она еще немного подумала: «После того, как я закончила Ланголенскую гимназию, отец заявил, что собирается закрыть Сассунское Эйри, и что мне придется жить с матерью на Мармоне. Я объяснила ему, что ее дворец — эротические
джунгли. Отец шутливо погрозил мне пальцем и сказал, что мне придется самой справляться с трудностями жизни на Мармоне и участвовать в местных обычаях в той мере, в какой это меня устроит. Я ответила, что вопрос исчерпан, так как я отказываюсь лететь на Мармон. Я напомнила ему, что он обещал отправить меня в Эолийскую академию — о ней с похвалой отзываются специалисты на многих планетах. Персонал академии не только преподает, но и делает все возможное для того, чтобы студенты чувствовали себя хорошо и удобно. Там прекрасные виды — к северу простирается море, к югу — леса, а за ними — горные луга. При этом до города Гильста рукой подать.Так или иначе, я твердо вознамерилась поступить в Эолийскую академию, но отец говорил, что обучение в ней обойдется слишком дорого, и что ему нужны были все его деньги для того, чтобы финансировать поездку на Древнюю Землю. Деньги на эту поездку он «позаимствовал» в одном из моих доверительных фондов — это означало, конечно, что я больше никогда их не увижу. Я сказала ему, что, если он не пошлет меня в Эолийскую академию, я подам жалобу в комитет «Устричных кексов», и что они несомненно примут решение в мою пользу и наложат на него ограничения так называемой «исправительной юрисдикции», после чего он лишится большинства возможностей. У меня оставались еще несколько сот сольдо в другом доверительном фонде. Отец взял эти деньги и сказал: «Хорошо! Ты хочешь посещать самую дорогую школу? Ты будешь ее посещать!» При этом он усмехнулся особенной усмешкой, похожей на оскал старой лисы, пожирающей мусор на свалке, и я сразу поняла, что он устроит какой-то подвох. Тем не менее, он приказал мне собираться в дорогу и сообщил, что меня зачислили в Эолийскую академию. Уже на следующий день я улетела». Скирль помолчала: «Теперь мне придется пропустить множество событий, происходивших на протяжении длительного времени. Попытаюсь на них намекнуть, но тебе придется пользоваться воображением — что достойно сожаления, так как действительность носила яркий, причудливый, даже дикий характер. Не буду даже пытаться описывать Аксельбаррен как таковой.
Я прибыла в Гильст, и меня отвезли в Эолийскую академию. Я тут же влюбилась в это место. Эйфория продолжалась до тех пор, пока я не узнала, что меня зачислили не как наследницу «устричного кекса», с частными апартаментами и питанием по персональному заказу, а прописали в так называемом «Вшивом общежитии» — своего рода спальном бараке для неимущих студентов, принятых в академию на благотворительных началах. Меня кормили за длинным общим столом в трапезной, где на стене кто-то написал большими буквами: «Лучше заворот кишок, чем такой жратвы горшок!» Я мылась в коллективном душе. Кроме того, мне приходилось работать двенадцать часов в неделю, чтобы хотя бы частично покрывать расходы, связанные с моим проживанием. Я пришла к суперинтенданту и объяснила, что была допущена какая-то ошибка, что я — Скирль Хутценрайтер, дочь «устричного кекса», и что мне требуются удобства, соответствующие моему высокому происхождению». Скирль улыбнулась воспоминанию: «Суперинтендант рассмеялся, и вместе с ним рассмеялись все присутствующие. Я нисколько не смутилась и сказала, что они ведут себя по-хамски и, если они не потрудятся соблюдать правила хорошего тона, я прослежу за тем, чтобы им сделали выговор. «Кто нам сделает выговор?» — спросили они. «Если не найдется вышестоящая инстанция, я сама вам сделаю выговор!» — пригрозила я. Суперинтендант потерял терпение, ударил кулаком по столу и заявил: «Я здесь — высшая инстанция!» Мне сказали, что я обязана прочесть, усвоить и выполнять все академические правила, если я не хочу, чтобы меня исключили. Когда я повернулась, чтобы уйти, суперинтендант прибавил, однако, что я могла бы отрабатывать расходы на обучение в качестве репетитора. Я согласилась, и меня вскоре познакомили с моей подопечной, девушкой примерно моих лет, из очень богатой семьи. Ее звали Томба Сандер. Она была вполне сообразительна, у нее не было никаких умственных недостатков. Учиться ей мешали, судя по всему, рассеянность и нежелание выполнять скучные школьные задания. Хрупкая, томная, изящная, с длинными темными волосами и большими темными глазами, она производила впечатление романтической бледной затворницы. Мы сразу подружились, и она настояла на том, чтобы я разделила с ней ее частные апартаменты, достаточно просторные для нас обеих. Я познакомилась с ее отцом, Мирлем Сандером — он представился юрисконсультом. Господин Сандер был человек небольшого роста, но ловкий и сильный, с аристократическим лицом и мягкой седой шевелюрой, выделявшейся на фоне потемневшей от солнца кожи. Его жена погибла за пять лет до того в какой-то аварии, и он никогда о ней не упоминал. Томба тоже не любила о ней говорить.