Норби

Его заметно пониже, даже если со шлемом считать. А еще язык, очень правильный немецкий, но какой-то неживой, словно дистиллированный.

Бывший гимназист взвесил в руке ТТ. Идти некуда, прятаться негде, документы – и те забрали, а еще возвращается старая боль, загнанная в темный угол адреналиновым всплеском.

– Ухожу. «Спасибо» за такое – это очень мало, но. Спасибо! И. Haj Bog dopomozhe!

– Не спешите, – швед шагнул вперед. – Побудьте, пожалуйста, здесь, нам нужно переговорить.

Взял девушку-лучик за руку, шагнул в темноту. Доброволец Земоловский присел прямо на теплую землю. Уходить никуда не хотелось. Если эти двое его оставят, поспать можно будет прямо здесь, укрывшись звездным небом. Искать что-то получше просто нет сил.

У шведа-профессора немецкий неплох, но явно не родной, как и следовало ожидать. Интересно, почему русские его задержали? Не хватило печати в документах? И были ли эти документы вообще? Он бы сам, если б не уланская форма, охотно назвался хоть норвежцем, хоть ирландцем. Пусть комиссары переводчика ищут!

– Господин Земоловский!

Он встал. Девушка и швед уже успели вернуться.

– Я не Земоловский. Кто на самом деле, даже не знаю, память отшибло. Хотите верьте, хотите нет.

Лгать своим спасителям он не хотел, пусть даже им придется сейчас расстаться.

– Вы говорили, помню, – профессор на миг задумался. – Но надо же к вам как-то обращаться? Суть проблемы в том, что по моей вине группа понесла большие потери. Невосполнимые. В свой час я за это отвечу, но теперь нам очень нужны люди. Однако. Не все так просто!

– Будешь выполнять все наши приказы, – девушка шагнула вперед. – Все до одного, парень! Не сможешь никуда уйти, пока не разрешим. Вопросы можешь задавать, но ответы по возможности. Взамен. А чего ты сам хочешь?

Тяжелая перчатка легла на плечо, теплое дыхание коснулось лица. Он невольно вздрогнул, но постарался ответить честно.

– Не знаю. Не помню! У меня нет ни имени, ни прошлого. Гожусь такой – берите!

Она покачала головой, сняла очки.

– Я попробую, профессор?

Тот что-то ответил, но язык на этот раз оказался совершенно чужим, непонятным. Девушка-лучик подошла совсем близко, взглянула в глаза. Смотрела долго, не мигая, и он вдруг почувствовал, что мир становится меньше, зато получает объем, сгущается, обволакивая его со всех сторон. Он скользит вниз, вниз, вниз.

– У тебя есть имя. Вспомни! Мама звала тебя.

Дыхание замерло, боль хлестнула со всех сторон, но не убивая, а возвращая к жизни. Ненадолго, на невероятно малый миг, но и его хватило.

– Sonce sidaye, Nich nastupaye, Spiv solovejka Chuti u gayi… Spy, mij Anteku, spi lyubyj!

– Антек, – шевельнулись губы. – Антек.

– Хватит! Хватит!..

Негромкий голос профессора ударил, словно гром, возвращая привычный мир. Он.

Антек! Антек! Антек!

Антек пошатнулся, выпрямился.

– Пока достаточно, господин Антек. Если вы согласны, то – пора!

Он (Антек!) хотел пояснить иноязычному шведу, что gerr Antek звучит нелепо, это не фамилия, детское имя. Не стал. Ничего иного у него пока нет.

Антек согласно кивнул, и все трое шагнули во тьму.

* * *

Луч фонарика вновь вспыхнул на небольшой поляне. В темноте она казалась самой обычной, разве что очень ровной, словно залитый каток. Но электрический огонь сделал тайное явным. Ни травы, ни старой листвы. Земля потревожена, разрыта – и вновь утрамбована.

Девушка поглядела на профессора и отстегнула от пояса что-то, напоминающее папиросную коробку. Луч высветил несколько кнопок, блеснул серебристый металл. Швед взял коробку в руку, внимательно осмотрел, направил вперед.

Земля задрожала, пошла мелкими волнами, а потом и вовсе исчезла, превратившись в бурое облако. Изнутри вспыхнул яркий белый свет, в луче фонаря заплясали пылинки. Через минуту все стало почти как прежде, только над рыхлой землей плавал, покачиваясь, большой остроносый цилиндр, чуть сплющенный по бокам. На серебристой поверхности выделялись контуры люка.

Швед еле заметно дернул рукой, и люк беззвучно отошел в сторону.

– Добро пожаловать в автобус! – улыбнулся Стурсон-Сторлсон.

6

Пьер Домье, согрев коньяк в руке, поднес к губам, блаженно улыбнулся, глотнул.

– И что вы в нем находите? – не утерпел я. – Карамель со спиртом!

Журналист, поставив рюмку на скатерть, взглянул печально.

– Предпочитаете кукурузный бурбон, мистер Корд?

Коньяк парню заказал я, уж больно вид у того был встрепанный. Не подрался ли часом с акулой местной журналистики?

В «Галлопин» я пришел на сорок минут позже рыжего, рассчитывая, что тот успеет побеседовать с Жерменом де Синесом. Срок более чем достаточный, с Сандино мы договорились о перемирии за полчаса, и то почти половина времени ушла на его гневные инвективы по адресу проклятых гринго. Здесь, кажется, случай посложнее.

– Этот Кальмар!.. Нельзя же быть таким живоглотом?

Коньяк свое дело сделал, Домье если и рычал, то вполголоса.

– Кровь Христова! Всем нам нужны деньги, но.

Отставил пустую рюмку в сторону, вздохнул.

– В общем, он согласен продать историю с параболоидами. Но за эти деньги можно открыть неплохую газету где-нибудь в Арле. Эх! А почему бы и нет? Античные руины, виноградники, бой быков.

Дела следует доводить до конца. Публикация трехлетней давности никому уже не нужна и не интересна. Кроме меня! В книжке про героического Капитана Астероида и красотку Кэт, щеголявшую в розовом скафандре с пуговицами, особых подробностей о гравитационном оружии нет, а вот в материале де Синеса имеются очень интересные детали. Выдумал сам? Подсказали? Откуда Синес вообще об этом узнал? Он что, регулярно читает американский «палп»? Были переводы, но не на французский.

Домье озвучил цифру, и я поневоле задумался. Деньги налогоплательщиков – субстанция трепетная, откровения Кальмара столько не стоят. И я решил рискнуть – не деньгами, не собой, а самим Кальмаром.

– Вернитесь к его столику, мсье Домье, и объясните де Синесу, что он – жадный и глупый осел. И покажите это.

Фотографию я достал из бумажника заранее и положил рядом, словно последний патрон. Может и не выстрелить, но попытаться нужно.

Рыжий не без опаски протянул к снимку руку.