Норби
Шрифт:
И тут что-то изменилось. Звуки! Из коридора донесся жалобный плач, затем чей-то голос негромко произнес по-немецки:
– Не двигайтесь! Очень тугая затычка. Сейчас.
Оказывается, одно ухо уже слышало. То ли пробка выпала сама, то ли швед ловко ее вынул.
Вторая! Ухо отозвалось легкой болью, и он облегчено вздохнул. Мир снова стал прежним, даже луч фонаря исчез. Но дверь камеры открыта!
– Пойдемте, – рука шведа потянула за плечо. – Времени мало.
Плакал охранник, сидя на полу возле дверей. Ладони прижаты к ушам, взгляд
Кто бы ты ни был, спасибо!
Доброволец Земоловский нагнулся над трупом, расстегнул кобуру. «Тульский-Токарев»! Рядом с ним – связка ключей. Пригодится!
– Скорее, скорее, – торопил швед. – Надеюсь, стрелять не придется.
Луч фонаря мелькнул в нескольких шагах, обозначая дорогу. Бывший гимназист решил пока не удивляться. Потом! Есть данность – тюрьму взяли штурмом, у него в руке – русский пистолет, а фонарик указывает путь.
Вперед!
Он нагнал шведа, и они пошли рядом. Останавливались у камер, бывший гимназист отпирал замок, Стурсон-Сторлсон терпеливо ждал.
– Не успеют, – заметил он возле дверей последней камеры. – Слишком сильный удар. Вы думали, у вас в ушах были простые резинки? И все равно не уберегло.
Луч появился уже на ступеньках железной лестницы. Нетерпеливо дернулся, указывая вперед. Но тут снизу загрохотали шаги. Один из охранников все-таки остался на ногах. Сейчас он появится.
Доброволец Земоловский выбросил руку с пистолетом вперед, согнул в локте. Но стрелять не пришлось, впереди, в нескольких метрах, что-то негромко хлопнуло – и тут же послышался грохот. Путь был свободен.
Тело охранника лежало внизу, рядом с карабином. Швед задержался на миг, покачал головой, но ничего не сказал.
Двор прошли спокойно, но возле самых ворот раздался первый выстрел. Пуля ударила в булыжник, высекая нестойкие искры. Бывший гимназист обернулся, пытаясь найти стрелка, но швед потянул его дальше.
– Сюда!
Ворота заперты, но открыта калитка. Еще одна пуля ударила у самых ног.
На улице горели фонари, и луч-проводник он заметил не сразу. Вначале – мотоцикл, большой, черный, с коляской. Луч рядом, скользит по асфальту.
Пули ударили вновь, и бывший гимназист поспешил вперед. Металл коляски был еще теплым. Он хотел усадить туда шведа, запоздало пожалев, что не догадался взять карабин, но тут его толкнули в плечо.
– Вы – в коляску, – приказали из пустоты. – Профессор плохо стреляет.
Он подчинился без слов, отметив, что голос – женский. Прыгнул на сидение, наскоро проверил оружие. Из калитки уже выбегал охранник с карабином наизготовку.
– Тох! То-тох!
Резко запахло порохом. Доброволец Земоловский зло усмехнулся. Один есть. Следующего давай!
Не успел. Мотоцикл, взревев мотором, рванул с места.
4
– Мы узнали! Мы все узнали, мсье! – перебивая друг друга, заспешили мальчишки.
Чтобы усилить энтузиазм, я выдал каждому по монетке. Мелочи наменял в баре полный карман.
– Мадемуазель Лулу приехала две недели назад. У нее
был с собой большой чемодан и сумка. Не на такси приехала, ее большой автомобиль подвез.– Очень дорогой, такие даже на центральных улицах нечасто увидишь.
Наверняка братья, один слегка постарше, в кепке, у второго, что поменьше, волосы торчком. Два голодных попугайчика, прилетевшие поклевать зернышек. Пусть клюют, не жалко! Я выдал еще по монете.
– Она вообще не приезжая, ее тут раньше видели.
Монетка!
– Квартиру сняла, а квартира, кстати, дорогая, ее мсье Фаро сдает, а он скупердяй известный. Целый год квартира пустой стояла.
Клюй, попугайчик, клюй!
Птички гнездились неподалеку от «Старого Жозефа». Не бездельничали, пытаясь торговать старыми мятыми открытками с красотами Парижа. Для затравки я прикупил сразу три, затем объяснил правила – и отправил попугайчиков в свободный полет. Управились за два часа.
– С парнями ее видели.
– С американцами, которые в «Этуаль Солитэр» живут. Сначала с одним, потом с другим. Она, мадемуазель Лулу, для них особую песню поет, на американском языке, когда они в «Старый Жозеф» приходят.
– Песня. Песня называется. В общем, про Лили она.
– «Лили Марлен»? – удивился я, позвенев мелочью на ладони. Глаза мальчишек вспыхнули огоньками.
– Не-е-е! Другая, не про бошей.
– Лили. Лили Обзавес! Точно!
Я скормил попугайчикам еще по зернышку. Всякое дело следует доводить до конца, даже самое на вид пустяковое. В страшилку, рассказанную Анной Фогель, не очень верилось. Мухоловка судила по себе. Все бы ей трупы множить.
Но и Люсин я почему-то не верил.
– Обзавес, значит?
Петь я не мастак, но вполголоса, чтобы не распугать прохожих.
Я летом в Луисвиле Девчонку повстречал, Ее глаза, как стрелы, Разили наповал, Как лепесточки, губы, И стан, как стебелек Лили, мой белый ирис, Мой западный цветок. [23]Я уже понял – это «Lily of the West». Пока все ясно и логично.
– Вы хорошо поете, мсье.
– Лучше даже чем она, чем мадемуазель Лулу!
23
Здесь и далее – перевод К. Пасишниченко
Маленькие голодные льстецы!
– А теперь о Гастоне. Есть здесь такой?
Мелочь я спрятал, достал по банкноте. Мальчишки онемели, столько им не заработать и за неделю. Но ненадолго. Переглянулись, один кивнул другому.
Запели!
Денег не жаль, агентам положено платить. К тому же лучше так, чем отдавать Люсин все той же Мухоловке для «потрошения». Говорят, мастерица.
Убийц я не люблю. Когда в бою, на равных, еще ладно. Но «потрошить»!..
Ее губы на моем ухе – клыки вампира.