Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
Шрифт:
– Два золотых и серебра… рублей на десять… – пробормотал он, вспоминая и разглядывая звезды.
– Чего изволите? – спросил робот.
– Ничего, – Петруша стряхнул пепел в пену. – Дай-ка еще водочки.
– Слушаюсь, – робот открыл живот.
Петруша вынул из него рюмку, опрокинул себе в рот, отдал роботу.
– Фух… хорошо… – пробормотал он, переводя дух и затягиваясь.
– Хорошо то, что хорошо кончается, – проговорил робот.
– Точно, – закрыл глаза Петруша, откидываясь на пластиковый подголовник. – Собери-ка мне поесть. Только не грей ничего.
– Слушаюсь.
Робот уехал. Петруша докурил, сплюнул окурок в пену. Встал, включил душ. Сильные струи воды ударили сверху из широкой розетки. Петруша
– Ну вот, – он выключил душ, вылез из ванны.
Снял с низкой вешалки махровый халатик, надел, влез на деревянную лесенку, стоящую перед раковиной, глянул на себя в зеркало: широкое лицо с маленькими подзаплывшими глазками, курносым носом и маленьким упрямым ртом. Он взял с полки расческу, зачесал назад редкие волосы песочного цвета.
– Ну вот, – повторил он и показал себе острый язычок с белым налетом. – Будь здоров, Петруша!
Слез враскачку с лесенки, вышел в гостиную. Там Егорр уже заканчивал накрывать на стол.
– Как дела? – Петруша шлепнул своей теплой, белой после ванны ладошкой Егорра по его вечно холодной пластиковой заднице.
– Как сажа бела, – ответил тот, расставляя закуску.
– Освежить!
– Слушаюсь.
Петруша достал из Егорра рюмку, отпил половину, подцепил на вилку соленый рыжик, отправил в рот и зажевал. Затем допил рюмку, взял рукой соленый огурец, сел за стол и захрустел огурцом. Перед ним стояли тарелка с нарезанными роботом вареной и копченой колбасами, плошка с баклажановой икрой и не очень аккуратно открытая банка килек в томатном соусе. В центре стола стоял сахарный Кремль. Все двуглавые орлы и часть стен уже были съедены Петрушей.
– Новости? – спросил он.
– Новостей нет, – ответил Егорр.
– Это хорошо, – кивнул Петруша, взял кусок черного хлеба и с жадностью набросился на еду.
Ел он быстро и с явным усилием, словно работал, отчего голова его вздрагивала, а мускулы лица яростно ходили под бледной, нездоровой, измученной гримом кожей.
– Освежить! – приказал он с полным ртом.
Робот покорно распахнулся.
Выпив четвертую рюмку, Петруша сразу сильно захмелел и зашатался на стуле. Движения его ручек стали неточными, он опрокинул банку с кильками и, отломив хлеба, принялся вымакивать пролитый соус со стола.
– Из-за леса-а-а, скажем, из-за го-о-ор, – запел он, подмигнув роботу.
– Выезжа-а-ал дядя Его-о-о-ор, – сразу ответно подхватил робот.
– Он на сиво-о-ой да на теле-е-еге, – пропел лилипут, икнув.
– На скрипу-у-учей лошади-и-и-и, – пропел робот.
– Да и-го-го-го-го-да! – запели они вместе.
Петруша захохотал, откидываясь назад и роняя вилку. Сжимая в руке хлебный мякиш с вымаканным соусом, он скрипуче похохатывал, раскачиваясь. Робот стоял, помигивая синими глазами.
– Освежить! – тряхнул головой Петруша.
Пластиковый живот распахнулся. Петруша взял рюмку, отпил, осторожно поставил на стол:
– Ну вот…
Перевел плавающий взгляд маленьких глазок на робота:
– Как стекло во множественном числе?
– Вдребезги! – ответил робот.
– Молодец, – икнул Петруша. – А как дела?
– Как сажа бела!
– Мо-ло-дец! – простучал Петруша кулаком по столу.
Недопитая рюмка опрокинулась.
– Фу ты, жопа-антилопа… освежить!
Робот распахнулся. Маленькая ручка вынула из него рюмку водки. Плавающие глазки заметили сахарный Кремль:
– Так.
Он влез на сиденье стула, встал, потянулся к Кремлю, почти ложась на стол. Дотянувшись, отломил зубец от кремлевской стены, сунул в рот, полез назад, попал ладошкой в колбасу. Сел с размаху на стул, громко захрустел сахаром:
– И как ммм… У нас дела?
– Как сажа бела.
Петруша дробил зубами зубец кремлевской
стены.– Вот что, Егорро, – задумался он, – дай-ка ты мне…
– Чего изволите?
– Дай-ка мне Ритулю.
В комнате возникла не очень качественная голограмма молоденькой лилипутки, сидящей в саду в кресле-качалке. Лилипутка качалась, улыбаясь и обмахиваясь веером, казавшимся в ее миниатюрных ручках громадным.
– Отвернись! – скомандовал Петруша роботу.
Робот отвернулся.
С рюмкой в руке Петруша вылез из-за стола, подошел к голограмме, неловко сел рядом на мягкое покрытие пола, расплескивая водку.
– Здравствуй, Ритуля, – проскрипел он, – здравствуй, дорогая.
Маленькая женщина продолжала раскачиваться и улыбаться. Иногда она подносила веер к лицу, закрывалась им и подмигивала.
– Ритуль. Сегодня опять это. Без тебя скоморошили. Шестьдесят второе представление. Без тебя, – отрывисто забормотал Петруша. – Шестьдесят второе! И без тебя. А? Вот так. И все по тебе скучают. Страшно. Все! Настя, Борька, Огурец, Маринка. И этот… новенький… Самсончик. Водяной который. Все, все. А я тебя страшно люблю. Страшно! И буду тебя ждать. Всегда. А осталось совсем это. Недолго. Полтора годика. Быстро пролетят. Не заметишь. Там, у себя. Не заметишь даже. Пролетят, как птичка. Раз, и нет. И срок кончится. И все у нас будет это. Хорошо. Денег теперь много, Ритуля. Зело много. Сегодня мне князь это. Оболуев. Два золотых кинул. Кинул в морду! Оболуев. А?! И все. И прошлый раз серебра швыряли… просто… ну. Как это. Страшно! Кидают и кидают… И Сергей Сергеич сказал. Точно! Что с нового года прибавят. За выслугу. И будет у меня уже это. Сто двадцать. Золотом. В месяц. И еще швырялово. А?! Заживем королями, Ритуля. Будь здорова там это. Риточка. За тебя.
Он выпил, сморщился, выдохнул. Осторожно поставил пустую рюмку на пол. Посмотрел на качающуюся Риту.
– Знаешь, это. Ритуль. Тут наш Витенька. Налево скоморошил. Это. Для тайнопри-казных. А?! А там был один опричник. Бухой сильно. Напился. И Витька так ему понравился, что тот ему три золотых кинул. Сразу! А потом это. Даже его на колени посадил. Иго-го! Вином поил. И сказал, что может мы это. И для опричных представим. Потому что! Опричные лилипутов раньше не любили. А теперь это. Любят. А? Вот. Может быть. А чего? Договорится он с этим. С Бавилой. И все. И станем для опричных плясать. И будет все хорошо. Все! А тот угощал. Витеньку. Так вот. И Витенька наш это. Он зело борзенький. И спросил у тайноприказного прямо. В лоб: когда пе-ре-смотрите де-ло кремлевских ли-ли-путов?! В лоб! А?! Витенька! А тот выслушал. Серьезно. И ему серьезно это. Отвечает: скоро! Вот так. Серьезно ответил: ско-ро! Ско-ро! А это значит – будет это. Пересмотр. А потом – амнистия. И всех вас, всех шестнадцать вы-пус-тят! Вот!
Петруша щурил свои заплывшие от выпитого, грима и усталости глазки на раскачивающуюся Риту. Она по-прежнему обмахивалась, прятала личико за веер, подмигивала.
– Амнистия, – произнес Петруша и облизал маленькие губы. – Погоди… Я же это. Говорил. Я же тебе говорил! Уже. Да? Погоди… Егорр!
– Слушаю.
– Я говорил Ритуле про амнистию?
– Говорили.
– Когда?
– 12 августа, 28 августа, 3 сентября, 17 сентября, 19 сентября, 4 октября.
Петруша задумался.
Рита качалась, обмахивалась, улыбалась и подмигивала.
– Чего ты? Смеешься чего? Дура.
Он взял пустую рюмку, кинул в голограмму. Рюмка пролетела сквозь улыбающуюся Риту, отскочила от стены, упала на пол. Рюмка была из живородящего прозрачного пластика. Робот тут же подъехал, поднял ее, убрал к себе в живот.
– Пизда! – выкрикнул Петруша, злобно глядя на Риту.
Рита подмигнула из-за веера.
– Погоди… – Петруша озабоченно скривил губы, вспомнив что-то. – Погоди, погоди… Егорр!
– Слушаю.
– Мне захотелось! Быстро! Это! Это! Колпак!