Норвежский лес
Шрифт:
Однако сейчас тело Наоко передо мной — совсем другое. «Оно будто бы переродилось в свете луны, стало совершенным», — подумал я. Его детская пухлость, как после смерти Кидзуки, исчезла, плоть словно бы созрела. Тело ее стало настолько красивым, что я даже не почувствовал возбуждения. Я лишь рассеянно всматривался в ее тонкую талию, округлые гладкие груди, тихие толчки обнаженного живота и ниже — в дымку мягких черных волос на лобке.
Она показывала мне свое обнаженное тело минут пять или шесть. А потом опять накинула халат, застегнув сверху все пуговицы по порядку. Встала, тихо открыла дверь в спальню и скрылась.
Я неподвижно лежал на диване.
— Утро! Утро!
Пока Рэйко приводила в порядок диван, Наоко на кухне готовила завтрак. Она улыбнулась мне:
— Доброе утро!
— Доброе утро, — ответил я. Стоя рядом с Наоко, я смотрел, как она, мурлыча себе что-то под нос, кипятит чайник и режет хлеб. Ни взглядом не выдала она своего ночного прихода.
— У тебя красные глаза… Что-нибудь случилось? — разливая кофе, спросила Наоко.
— Ночью проснулся да так и не смог толком уснуть.
— Мы не храпели? — спросила Рэйко.
— Нет.
— Вот хорошо, — сказала Наоко.
— А он — воспитанный, — зевнула Рэйко.
Сначала я подумал, что Наоко делает перед Рэйко вид, будто ничего не произошло, или стыдится, но даже когда Рэйко на время вышла из кухни, вид ее нисколько не изменился, и взгляд оставался, как и всегда, ясным.
— Хорошо спала? — спросил я Наоко.
— Да, очень крепко, — беспечно ответила она. Волосы были заколоты простой заколкой без украшения.
Весь завтрак мне было как-то смутно. Намазывая на хлеб масло, очищая с яиц скорлупу, я ждал какого-нибудь знака и то и дело вскользь поглядывал на сидевшую напротив Наоко.
— Послушай, Ватанабэ, почему ты все утро только и смотришь на меня? — с удивлением спросила она.
— Он… в кого-нибудь влюбился, — сказала Рэйко.
— Ты в кого-то влюбился? — спросила Наоко.
— Вполне может быть, — ответил я и засмеялся. Женщины принялись потешаться надо мной, а я решил не думать о событиях прошлой ночи и принялся за свой хлеб с кофе.
После завтрака они сказали, что идут кормить птиц, и я решил сходить с ними. Они переоделись в рабочие джинсы и рубахи, обули белые сапоги. Птичник располагался в маленьком скверике за теннисными кортами, и в нем жили всевозможные пернатые: куры и голуби, воробьи и даже попугайчики. Вокруг были разбиты клумбы и расставлены лавочки. Двое мужчин где-то между сорока и пятьюдесятью, по виду — пациенты, сметали вениками с дорожки опавшие листья. Женщины подошли и поздоровались, Рэйко пошутила, мужчины рассмеялись. На клумбе цвели космеи, кусты были заботливо пострижены. Стоило Рэйко появиться, как птицы, щебеча, запорхали по клетке.
Женщины достали из сарая мешок с кормом и резиновый шланг, Наоко прикрутила его к крану и включила воду. И осторожно, чтобы никто не вылетел, зашла в клетку, чтобы смыть грязь. Рэйко чистила пол щеткой. Играли на солнце брызги, воробьи спасаясь от них, метались по клетке. Индюк задрал голову и с ненавистью вперился в меня придирчивым старческим взглядом. Попугай, не находя себе места на жерди, громко хлопал крыльями. Но стоило Рэйко по-кошачьи мяукнуть, попугай забился в угол. Отойдя от шока, он закричал:
— Спасибо… чокнутая… жопа…
— Кто-то научил ведь, — вздохнула
Наоко.— Только не я. Я таким словам не учу — сказала Рэйко и опять мяукнула. Попугай замолчал. — Этот парень как-то раз попал в лапы к кошке, и с тех пор боится их до смерти.
Закончив уборку, женщины сложили инструменты и наполнили кормушки. Шлепая по лужицам воды на полу, пришел индюк и сразу сунул в кормушку голову. Наоко похлопала его по заду, но тот, не обращая ни малейшего внимания, жадно клевал корм.
— И так каждое утро?
— Да. Как правило, этим занимаются новенькие женщины. Потому что это просто. Хочешь посмотреть кроликов?
— Хочу, — ответил я. За птичником стояли клетки, где спало около десятка кроликов. Наоко сгребла метлой помет, насыпала корма, взяла в руки крольчонка и прижала его в щеке.
— Смотри — хорошенький, правда? — радостно спросила она и дала мне его подержать. Маленький теплый комочек неподвижно съежился у меня на груди и только шевелил ушками. — Не бойся, Ватанабэ добрый. — Наоко погладила его по голове пальцем, посмотрела на меня и засмеялась. Настолько безоблачным и ослепительным смехом, что и я не удержался. А про себя подумал: «Что же с ней было ночью? Однозначно, то была живая Наоко. Она не приснилась мне — она действительно пришла и сняла передо мной одежду».
Рэйко, умело насвистывая «Proud Mary», собрала мусор в полиэтиленовый мешок и завязала горлышко. Я помог отнести в сарай инструменты и мешок с кормом.
— Утро люблю больше всего, — сказала Наоко. — Кажется, что все начинается с самого начала. Приходит время обеда, и мне становится грустно. А вечер ненавижу. Так и живу, думая об этом каждый божий день.
— И за этими думами летят ваши годы. Пока размышляете, как там наступает утро, опускается ночь, — весело сказала Рэйко. — Оглянуться не успеете.
— Можно подумать, тебе вечера в радость, — сказала Наоко.
— Я совсем не радуюсь. Но и молодой становиться опять не хочу, — сказала Рэйко.
— Почему? — спросил я.
— А надоело! Разве не ясно? — ответила Рэйко и, продолжая насвистывать «Proud Магу», отправила метлу в сарай и закрыла дверь.
Вернувшись в комнату, они сняли резиновые сапоги, переобулись в обычную спортивную обувь и сказали, что идут на поле.
— Это работа неинтересная, к тому же — совместно с другими людьми, поэтому тебе лучше остаться здесь. Почитай книгу, например, ладно? — сказала Рэйко. — Потом постирай наше грязное белье, оно в ведре, в ванной.
— Шутите? — уточнил я.
— Еще бы, — засмеялась Рэйко. — Конечно, шучу. Разве не видно? Какой он милый! Как считаешь, Наоко?
— Согласна, — ответила она.
— Буду учить немецкий, — вздохнул я.
— Хороший мальчик. Мы к обеду вернемся. Смотри занимайся, — сказал Рэйко. И они, хихикая, вышли из комнаты. Послышались шаги и голоса — под окнами прошло несколько человек.
Я пошел в ванную и еще раз умылся, взял щипчики и постриг ногти. Очень скромная ванная комната — с учетом того, что здесь живут две женщины. Лишь одинокие баночки с косметическим кремом, что-то для губ, что-то от загара и какой-то лосьон. Настоящей косметикой тут и не пахло. Покончив с ногтями, я перебрался на кухню, сварил кофе и, усевшись за стол, открыл учебник немецкого. На кухне в одной майке, под припекающим солнцем, зубря грамматическую таблицу — мне вдруг стало очень странно. Показалось, что неправильные немецкие глаголы и кухонный стол — от меня на таком огромном расстоянии, какое только можно представить.