Норвежский лес

— Я отстану.

— Знаю. Но это же вымышленная сцена. Поэтому пусть будет так, — продолжала Мидори. — И ты показываешь мне. Его. Который встал. Я закрываю глаза, но вскользь замечаю все равно. И говорю: «Нет. Я серьезно — нет. Такой большой и толстый не войдет».

— Не такой у меня и большой. Обычный.

— Ладно. Какая разница? Это же фантазия. Вдруг твое лицо становится печальным, и ты говоришь: «Мне жаль тебя. Давай пожалею. Ну, не плачь, не плачь. Бедный ребенок».

— То есть, этого тебе сейчас хочется больше всего?

— Да.

— Ну-ну.

Выпив по пять стаканов водки с тоником, мы собрались уходить. Я хотел было заплатить, но Мидори шлепнула меня по руке, вынула из портмоне десятитысячную купюру без единой морщинки и заплатила по счету.

— Ладно тебе. Я как раз получила за одну работу. К тому же, приглашала я, — сказала она. — Конечно, если ты состоятельный фашист и не терпишь, когда женщина угощает, тогда другое дело.

— Я так не думаю.

— К тому же, я тебе не дала.

— Потому что большой и толстый?

— Да, — сказала Мидори. — Потому что большой и толстый.

Мидори захмелела, оступилась, и мы чуть не покатились кубарем с лестницы. Когда мы вышли на улицу, голубое небо застилали тонкие облака, город нежно окрашивали лучи заходящего солнца. Мы немного побродили по городу, и между делом Мидори сказала, что хочет полазать по деревьям. На Синдзюку подходящих на нашлось, а парк Синдзюку-Гёэн уже был закрыт.

— Жаль, — сказала она. — Я так люблю лазать по деревьям.

Мы шли и по дороге покупали то, что приглянется нам на витринах. Город перестал выглядеть неестественным, как раньше.

— Благодаря тебе я, кажется, постепенно привык к этому миру.

Мидори остановилась и посмотрела мне в глаза.

— Точно. Зрачки прояснились. Видишь — поведешься со мной, и сколько хорошего сразу.

— Верно.

В полшестого Мидори сказала, что ей нужно готовить ужин, и засобиралась домой. Я ответил, что тогда поеду на автобусе в общагу. Проводил ее до вокзала Синдзюку, и мы расстались.

— Знаешь, чего я сейчас хочу? — спросила перед расставанием Мидори.

— Даже не представляю, о чем ты можешь подумать.

— Хочу, чтобы нас с тобой поймали пираты, раздели догола, прижали лицом друг к другу и связали веревкой.

— Почему именно так?

— Это — странные пираты.

— Думаю, не более чем ты, — заметил я.

— И, сказав, что через час скинут в море, они бросили нас прямо в таком виде в трюм: мол, наслаждайтесь вдоволь.

— И что?

— Ну мы и наслаждались вдоволь целый час: катались, прижимались друг к другу…

— И этого тебе хочется больше всего?

— Да.

— Ну-ну…

В воскресенье Мидори приехала за мной в полдесятого. Я только проснулся и даже еще не умывался. Кто-то постучал в дверь и крикнул:

— Эй, Ватанабэ, к тебе какая-то девчонка.

Я спустился в вестибюль и увидел, как одетая в невероятно короткую джинсовую юбку Мидори сидит, закинув ногу на ногу, на стуле в коридоре и зевает. Проходившие на завтрак общажные жители бросали косые взгляды на ее ноги. И в самом деле ноги красивые.

— Я, наверное, рано? — спросила Мидори. — Ты еще спал?

— Подожди минут пятнадцать. Я сейчас быстро умоюсь и побреюсь.

— Подождать-то я подожду. Только все таращатся на мои ноги.

— Еще бы. Прийти в мужское общежитие в короткой юбке. Ясно дело, все будут таращиться.

— Ну и ладно. На мне сегодня жутко хорошенькие трусики. Розовые с красивыми кружевами. Воздушными.

— Этого еще не хватало, — вздохнул я. Вернувшись в комнату, я как можно скорее умылся и побрился. Надел поверх синей рубашки на кнопках серый твидовый пиджак, спустился и увел Мидори от общаги подальше. Меня прошиб холодный пот.

— Скажи, все, кто здесь живут, дрочат? — спросила Мидори, бросая взгляд на общежитие.

— Наверное.

— А о чем они думают в это время? О девчонках?

— Пожалуй, да, — ответил я. — Вряд ли кто-нибудь станет дрочить, думая о котировке акций, спряжении глаголов или Суэцком канале. Скорее всего, думают о девчонках.

— О Суэцком канале?

— Например.

— Значит, думают о конкретных девчонках?

— Думаю, тебе лучше об этом спросить у своего парня, — сказал я. — С какой это стати я должен в воскресенье с утра объяснять тебе такие вещи?

— Просто хочу знать, — ответила она. — К тому же, он жутко разозлится, если я спрошу у него такое. Потому что девушкам такими вещами интересоваться неприлично.

— Трезвый подход.

— Но я все равно хочу знать. Из чистого любопытства. Ну, скажи: думают о конкретных девчонках, когда дрочат?

— Думают. Как минимум, я — думаю. Про других ничего сказать не могу. — Я капитулировал.

— А про меня ты во время этого думал? Только честно? Я не обижусь.

— Нет. Если честно.

— Почему? Я непривлекательная?

— Да нет. Ты привлекательная, хорошенькая, и тебе идет такой зажигательный характер.

— Тогда почему ты не думаешь обо мне?

— Во-первых, я считаю тебя своим другом, и не хочу вовлекать в эти дела. В эти сексуальные фантазии. Во-вторых…

— У тебя есть человек, о котором ты думаешь?

— Да.

— Ты даже в этом смысле порядочный, — сказала Мидори. — Мне в тебе это очень нравится. Но… ты можешь хотя бы разок вывести меня на сцену? Этих своих сексуальных фантазий? Или сумасбродных химер? Я хочу там появиться хоть мимолетом. Прошу тебя, как друга. Я ведь не могу попросить об этом кого-нибудь другого. Так и сказать: «Сегодня, когда будешь дрочить, подумай обо мне, пожалуйста!» Тебя могу именно потому, что мы — друзья. А потом расскажешь, как все прошло. Как там было.

Я вздохнул.

— Но не вздумай вставлять. Мы ведь друзья. Только не вставляй, а в остальном… делай, что хочешь. И думай, что хочешь…

— Не знаю. Мне никогда не приходилось действовать с такими ограничениями.

— Ну что — подумаешь?

— Посмотрю.

— Только это… Ватанабэ, не считай меня развратницей, сексуально неудовлетворенной или провокаторшей. Просто мне это жутко интересно и жутко хочется знать. Ты же помнишь, я росла среди одних девчонок в женской школе. И хочу знать, о чем думают парни, как устроено их тело. Причем, не по женским журналам, а на конкретных примерах.