Норвежский лес

— «На конкретных примерах»… — в отчаянии буркнул я.

— Но стоит мне что-нибудь спросить или сделать, как у моего парня портится настроение и он злится. Говорит, что я — развратница, больная на всю голову. Никак не соглашается на оральный секс. А мне так хочется попробовать.

— Хм…

— Ты как — не против орального секса?

— Не против, в общем-то.

— Скорее нравится?

— Скорее нравится, — ответил я. — Но давай поговорим об этом в другой раз. Не хочется этим прекрасным утром убивать время разговорами о мастурбации и оральном сексе. Давай поговорим о другом. Твой парень учится в нашем институте?

— Нет. Конечно, в другом. Мы познакомились в одном кружке еще в старших классах. Я училась в женской школе. Он — в мужской. Такое часто бывает: совместные концерты, ну, сам знаешь. А сблизились уже после школы. Эй, Ватанабэ!

— Что?

— Ну, правда, хотя бы разок… подумай обо мне?

— Попробую. В следующий раз, — смиренно ответил я.

Мы сели в электричку и поехали до Очяно-мидзу. Я еще не завтракал, поэтому купил и съел тонюсенький сэндвич в вокзальном кафетерии. Выпил кофе, похожий по вкусу на вареную типографскую краску. Воскресное утро, поэтому электричка оказалась битком набита семьями и парочками. Все куда-то ехали. По вагону сновали с бейсбольными битами мальчишки в одинаковой форме. Некоторые девушки были в мини-юбках, но не таких коротких, как у Мидори. Она свою то и дело одергивала. Несколько мужчин поглядывали на ее бедра и, видимо, не могли оторваться. Мидори, как мне показалось, не обращала на это внимания.

— Знаешь, что мне сейчас хочется больше всего? — тихо спросила Мидори в районе станции Ичигая.

— Представить себе не могу, — ответил я. — Об одном прошу — только не в электричке, а? Услышат.

— Жалко. А я такое подумала… На этот раз, — грустно сказала она.

— Кстати, зачем мы едем на Очяно-мидзу?

— Иди за мной, сам увидишь.

Окрестности Очяно-мидзу кишели школьниками средних и старших классов. То ли у них были пробные экзамены [35] , то ли подготовительные курсы. Мидори левой рукой прижимала к себе сумочку, а правой держала за руку меня. И проворно ныряла сквозь толпы школьников.

35

Репетиция основного вступительного экзамена в японские ВУЗы, проводится с ознакомительной целью.

— Скажи, Ватанабэ, ты можешь четко объяснить мне разницу между сослагательным наклонением настоящего и прошедшего времени в английском? — ни с того, ни с сего спросила она.

— Думаю, что да.

— Тогда скажи: это как-нибудь может пригодиться в повседневной жизни?

— В повседневной жизни — в общем-то, нет, — ответил я. — Но, думаю, если рассуждать о конкретной пользе, это неплохая тренировка для систематического восприятия разных вещей.

Некоторое время Мидори с серьезным видом обдумывала мои слова.

— А ты крут… — сказала она. — Я до сих пор даже представить себе такое не могла. Лишь рассуждала, зачем нужны эти сослагательные наклонения, дифференциалы, таблица Менделеева. И старалась не замечать все эти заумности. Или же я ошибалась по жизни?

— Как это не замечала?

— Их для меня просто не существовало. Я, например, синуса от косинуса не отличу.

— И ничего, закончила школу, поступила в институт, — с деланным удивлением сказал я.

— Дурак ты, — сказала Мидори. — Ты что, не знаешь? Было б чутье, а экзамены можно сдать и так. Ни шиша не зная.

— У меня чутье не такое острое, как у тебя, поэтому приходится мыслить систематически. Как ворона тащит стеклышки в гнездо.

— Ну и к чему тебе это?

— Кое-что начинает получаться лучше.

— Что, например?

— Например, метафизическое мышление, изучение нескольких иностранных языков…

— И где это может пригодиться?

— Зависит от человека. Некоторым идет на пользу, другим — нет. Но это все — тренировка, пригодится или нет — другой вопрос. Как я говорил в начале…

Мидори заинтересованно хмыкнула и потянула меня за руку вниз по склону:

— А ты умеешь объяснять.

— Серьезно?

— Еще бы. Знаешь, скольким я задавала вопрос про это самое сослагательное наклонение? Думаешь, кто-нибудь дал вразумительный ответ, как ты? Даже учителя английского не смогли. Стоит спросить, все начинают либо сбиваться, либо сердиться и делать из меня идиотку. И никто не может объяснить толком. Был бы кто-нибудь вроде тебя, объяснил мне все это, глядишь — и заинтересовалась бы сослагательным наклонением.

— Хм…

— Ты когда-нибудь читал «Капитал»?

— Читал. Правда, не полностью. Как и многие.

— И… понял?

— Местами — понял, местами — нет. Чтобы адекватно читать «Капитал» нужно обладать соответствующей системой мышления. Конечно, «Марксизм в картинках» не понять сложно.

— Как ты считаешь, может никогда не читавший таких книг первокурсник прочесть «Капитал» и все сразу усвоить?

— Вряд ли, — ответил я.

— Я, поступив в институт, записалась в фольклорный кружок. Хотелось песен попеть. Ну и что ты думаешь? Сборище жутких прохиндеев. Как вспомню, так вздрогну. Не успела записаться, потребовали прочесть Маркса. Конкретно — читай от сих и до сих. Объясняли, что фольклор необходимо связывать с социал-радикализмом. Что поделаешь, пришлось себя не помня читать Маркса. Вернувшись домой, засела. Что к чему? Белиберда какая-то. Сослагательное наклонение и то проще. На третьей странице бросила. А на следующем собрании говорю: «Читала, но ничего не поняла». С тех пор меня держат за дуру. Говорят, нет понимания проблемы, социально-отсталая. Какая чушь! А я всего-то сказала, что текст не поняла. Как тебе это?

— Угу.

— А как они дискутировали… С умными лицами, трехэтажными фразами. Мне стало непонятно, спрашиваю: «Что значит „империалистическая эксплуатация“? Существует ли какая-нибудь связь с Ост-Индской компанией?» Или: «Означает ли крах промышленных кооперативов, что после институтов нельзя устраиваться на работу в фирмы?» Но никто мне ничего не объяснил. Куда там — все разозлились. Поверишь?

— Верю.

— Как ты живешь, не зная таких вещей? О чем думаешь по жизни? И все — клеймо. Глупая. Простонародье. Но мир и держится на простонародье, эксплуатируется — тоже простонародье. К чему тогда революция, если бросаться непонятными простонародью словами? В чем заключаются социальные перемены? Я ведь хочу сделать этот мир лучше. Если до сих пор продолжается эксплуатация, с ней нужно непременно покончить. Поэтому и спрашиваю. Ведь так?

— Так.

— Я тогда подумала: все они — пройдохи. Бросаются громкими словами, петушатся, охмуряют первокурсниц, а сами мечтают лишь о том, как забраться им под юбку. А переходят на четвертый курс — коротко стригутся, шустро устраиваются в свои «Мицубиси», «Ти-Би-Эс», «Ай-Би-Эм», «Банк Фудзи», обзаводятся не имеющими понятия о Марксе женами и дают своим детям до жути вычурные имена. Какой там крах промышленных кооперативов? Смешно до слез. Другим первокурсникам еще хуже. Делают понимающий вид и глупо улыбаются. А потом говорят мне: «Дуреха. Понимаешь не понимаешь — сиди, поддакивай». Рассказать историю похлеще?

— Давай.

— Однажды нам пришлось пойти на ночную маевку. Девушкам сказали сделать и принести по двадцать штук «нигири» [36] . Чего смеяться? Это же чистой воды половая дискриминация. Ладно, думаю, не стоит устраивать бучу по пустякам, молча делаю эти самые нигири. Вкладываю, как положено, моченые сливы, обматываю полоской водорослей. Ну и что, думаешь, мне потом сказали? «У Кобаяси нигири только с одной сливой. Нет бы разные сделать. У других и с красной рыбой, и с тресковой икрой, и даже с омлетом». Я так обалдела, что слова вымолвить не могла. С какой это стати мыслители революции устраивают скандал из-за несчастных рисовых колобков? Куда уж лучше: со сливой и в водорослях? Лучше б о детях Индии подумали.

36

Рисовые колобки с начинкой, как правило, круглой или треугольной формы, завернутые в тонкий сушеный лист морских водорослей.