Норвежский лес

Я хотел что-нибудь сказать, но горло будто чем-то забилось, и я не смог произнести ни слова.

Мидори швырнула бычок в лужу.

— Не делай такое жуткое лицо, а то заплачу. Не бойся — я знаю, что у тебя есть любимый человек, и особо не надеюсь. Но хоть обнять меня можешь? За те два месяца мучений?

И мы обнялись за детским уголком, с раскрытыми зонтиками в руках. Плотно прижавшись телами, искали губы друг друга… И ее волосы, и воротник джинсовой куртки пахли дождем. «Какое мягкое и теплое — женское тело», — подумал я. Через джинсовую куртку я грудью чувствовал касание ее груди. Показалось, что прошла целая вечность до того, как я прикоснулся к живому телу.

— Вечером того дня, когда мы виделись в последний раз, я встретилась с ним, и мы поговорили. А затем расстались, — сказала Мидори.

— Я очень тебя люблю, — сказал я. — Всем своим существом. Больше не хочу тебя терять. Но ничего не могу с этим поделать. Сейчас я связан.

— Ты о ней?

Я кивнул.

— Скажи, ты с ней спал?

— Только один раз — год тому назад.

— И больше не виделся?

— Виделся два раза. Только и всего, — сказал я.

— Ну и в чем дело? Она тебя не любит?

— Ничего не могу сказать. Очень непростая ситуация — смешались в клубок разные проблемы. И все это длится так долго, что уже стало непонятно. Ни мне, ни ей. Я знаю только одно: существует некая человеческая ответственность. И я не могу с себя ее снять. По крайней мере, сейчас я это чувствую. Пусть даже она меня и не любит.

— Знаешь, а я — кровь с молоком… — прижавшись щекой к моей шее, сказала Мидори. — И в твоих объятьях признаюсь, что люблю тебя. Сделаю, все, что ты скажешь. Я девушка немного взбалмошная, но честная и порядочная. Работаю будь здоров, неплоха собой, груди хорошей формы, вкусно готовлю, храню наследство отца в банковском сейфе. Тебе не кажется, что это очень выгодное приобретение? Не возьмешь ты — достанусь кому-нибудь другому.

— Мне нужно время, — сказал я. — Время, чтобы подумать, разобраться, решить. Извини, но сейчас я не могу тебе сказать большего.

— Однако любишь меня всем своим существом и больше не хочешь терять?

— Конечно.

Мидори отстранилась и, озорно улыбаясь, посмотрела на меня.

— Хорошо, я подожду. Потому что верю тебе, — сказала она. — Но когда придешь за мной, бери только меня. Когда обнимаешь меня, думай только обо мне. Понимаешь, о чем я?

— Вполне.

— И еще — можешь делать со мной все, что хочешь, только не делай больно. Мне много пришлось пережить до сих пор. Больше не хочется. Хочется счастья.

Я притянул Мидори к себе и поцеловал.

— Брось этот чертов зонтик, обними меня крепче обеими руками.

— Брошу — промокнем до нитки.

— Ну и ладно. Хочу, чтобы ты меня обнял, и ни о чем не думал. Я ждала этого два месяца.

Я поставил зонтик у ног и крепко обнял под дождем Мидори. Нас окружало лишь глухое, как дымка, шуршание колес проносившихся по автостраде машин. Бесшумно и упорно продолжал лить дождь, пропитывая наши волосы, скатываясь слезами по щекам, окрашивая ее джинсовую куртку и мою желтую нейлоновую ветровку темным.

— Может, спрячемся куда-нибудь под крышу? — предложил я.

— Пойдем ко мне. Сейчас как раз никого. А то мы так простудимся.

— Однозначно.

— Мы как будто реку вброд перешли, — засмеялась Мидори. — Кр-расота!

В хозяйственном отделе мы купили полотенце побольше и по очереди высушили волосы. Затем доехали на метро до ее дома на Мёгадани. Мидори отправила меня в ванную первым, затем приняла душ сама. Пока не высохла моя одежда, дала банный халат, сама переоделась в тенниску и юбку. Мы пили на кухне кофе.

— Расскажи о себе.

— Что, например?

— Ну… чего не любишь?

— Курятину, венерические болезни и балабола-парикмахера.

— А еще?

— Апрельское одиночество и кружевные подстилки для телефонов.

— А еще?

Я помотал головой.

— Больше ничего на ум не приходит.

— Мой парень — точнее, мой прежний парень — не любил много разных вещей. Что я ношу короткую юбку, курю, сильно пьянею, говорю всякие пошлости, обзываю его друзей. Поэтому если тебе что-то не нравится во мне — говори, не стесняйся. Что смогу исправить, исправлю.

— В общем-то, ничего, — немного подумав, сказал я и кивнул. — Все нормально.

— Серьезно?

— Мне нравится любая твоя одежда, мне нравятся все твои поступки, слова, твоя походка и то, как ты пьянеешь.

— Что, и даже это?

— Я не знаю, как это можно изменить, поэтому пусть остается, как есть.

— Как сильно ты меня любишь?

— Как если бы расплавились и стали маслом все тигры джунглей в мире.

— Хм-м, — недовольно протянула Мидори. — Обними-ка меня еще раз.

Мы обнимались на кровати в ее комнате. Прислушиваясь к каплям дождя, мы целовались под одеялом и говорили обо всем на свете: от происхождения мира до методов варки яиц.

— Интересно, что делают муравьи в дождливую погоду? — спросила Мидори.

— Не знаю, — ответил я. — Убираются в муравейнике или проверяют запасы. Муравьи — работяги.

— Раз работяги, почему тогда не эволюционируют, а остаются муравьями?

— Не знаю. Но думаю, что структура их тела развивается. Например, в сравнении с обезьянами.

— А ты, оказывается, знаешь далеко не все. Я-то думала, в этом мире для тебя нет ничего неизвестного.

— Мир просторен.

— Горы — высоки, моря — глубоки, — подхватила Мидори, просунула в прорезь халата руку и взяла мой возбужденный пенис. У нее перехватило дыхание. — Ватанабэ, только без шуток — такой большой и толстый не поместится. Бр-р.

— Шутишь, — вздохнув, сказал я.

— Шучу, — прыснула она. — Все нормально, не беспокойся. Поместится — куда он денется? Слушай, а можно посмотреть поближе?

— Валяй.

Мидори нырнула под одеяло и принялась вертеть мой пенис. Оттягивать кожу, взвешивать на ладони мошонку. Высунув из-под одеяла голову, отдышалась.

— Классный он у тебя. Не льщу.

— Спасибо, — простодушно поблагодарил я.

— Наверное, ты не хочешь сейчас со мной? Пока все не прояснится?

— С чего ты взяла? Очень даже хочу. Но мне сейчас нельзя.

— Упрямый… Я бы на твоем месте согласилась. Сначала сделала, потом бы размышляла.

— Серьезно?