Новь

– В чем?

– В том, что ты ушла со мною?

– Нет!

– И ты пойдешь со мною дальше? Всюду?

– Да!

– Да? Марианна... да?

– Да. Я дала тебе руку, и пока ты будешь тем, кого я полюбила, - я ее не отниму.

Нежданов продолжал сидеть на стуле; Марианна стояла перед ним. Его руки лежали вокруг ее стана, ее руки опирались об его плечи. "Да; нет, - думал Нежданов, - а между тем, бывало, прежде, когда мне случалось держать ее в своих объятиях - вот так, как теперь, - ее тело оставалось, по крайней мере, неподвижным; а теперь я чувствую: оно тихо и, быть может, против ее воли бежит от меня прочь!"

Он разжал свои руки... И точно: Марианна чуть заметно отодвинулась назад.

– Вот что!
– промолвил он громко.
– Ведь если мы должны бежать... прежде чем полиция нас накрыла... я думаю, не худо бы нам сперва обвенчаться. В другом месте, пожалуй, такого податливого попа Зосиму не найдешь!

– Я готова, - промолвила Марианна.

Нежданов внимательно посмотрел на нее.

– Римлянка!
– проговорил он с нехорошей полуулыбкой.
– Чувство долга!

Марианна пожала плечом.

– Надо будет сказать Соломину.

– Да... Соломину...
– протянул Нежданов.
– Но ведь и ему, чай, угрожает опасность. Полиция и его возьмет. Мне кажется, он участвовал и знал еще больше моего.

– Это мне неизвестно, - отвечала Марианна.
– Он никогда не говорит о самом себе.

"Не то, что я!
– подумал Нежданов.
– Вот что она хотела сказать". Соломин... Соломин!
– прибавил он после долгого молчания.
– Вот, Марианна, я бы не жалел тебя, если б человек, с которым ты связала навсегда свою жизнь, был такой же, как Соломин... или был сам Соломин.

Марианна в свою очередь внимательно посмотрела на Нежданова.

– Ты не имел права это сказать, - промолвила она наконец.

– Не имел права! В каком смысле мне понять эти слова? В том ли, что ты меня любишь, или в том, что я не должен был вообще касаться этого вопроса?

– Ты не имел права, - повторила Марианна.

Нежданов понурил голову.

– Марианна!
– произнес он несколько изменившимся голосом.

– Что?

– Если б я теперь... если б я сделал тебе тот вопрос, ты знаешь!.. Нет, я ничего у тебя не спрошу... прощай

Он встал и вышел; Марианна его не удерживала. Нежданов сел на диван и закрыл лицо руками. Он пугался своих собственных мыслей и старался не размышлять. Он чувствовал одно: какая-то тесная, подземная рука ухватилась за самый корень его существования - и уже не выпустит его. Он знал, что то хорошее, дорогое существо, которое осталось в соседней комнате, к нему не выйдет; а войти к нему он не посмеет. Да и к чему? Что сказать?

Быстрые, твердые шаги заставили его раскрыть глаза. Соломин переходил через его комнату и, постучавшись в дверь Марианны, вошел к ней.

– Честь и место!
– шепнул горьким шепотом Нежданов.

XXXIV

Было уже десять часов вечера, и в гостиной села Аржаного Сипягин, его жена и Калломейцев играли в карты, когда вошедший лакей доложил о приезде какого-то незнакомца, г. Паклина, который желал видеть Бориса Андреича по самонужнейшему и важнейшему делу.

– Так поздно!
– удивилась Валентина Михайловна.

– Как?
– спросил Борис Андреич и наморщил свой красивый нос.
– Как ты сказал фамилию этого господина?

– Они сказали: Паклин-с.

– Паклин!- воскликнул Калломейцев.
– Прямо деревенское имя.
– Паклин... Соломин... De vrais noms ruraix, hein?

– И ты говоришь, - продолжал Борис Андреич, обращаясь к лакею все с тем же наморщенным носом, - что дело его важное, нужное?

– Они говорят-с.

– Гм... Какой-нибудь нищий или интриган. ("Или то и другое вместе", ввернул Калломейцев.) Очень может быть. Попроси его в кабинет.
– Борис Андреич встал.
– Pardon, ma bonne. Сыграйте пока в экарте. Или подождите меня... я скоро вернусь.

– Nous causerons...allez!
– промолвил Калломейцев. Когда Сипягин вошел к себе в кабинет и увидал мизерную, тщедушную фигурку Паклина, смиренно прижавшуюся в простенок между камином и дверью, им овладело то истинно министерское чувство высокомерной жалости и гадливого снисхождения, которое столь свойственно петербургскому сановному люду. "Господи! Какая несчастная пигалица!
– подумал он, - да еще, кажется, хромает!"

– Садитесь, - промолвил он громко, пуская в ход свои благосклоннейшие баритонные ноты, приятно подергивая назад закинутой головкой и садясь прежде гостя.
– Вы, я полагаю, устали с дороги; садитесь и объяснитесь: какое такое важное дело привело вас ко мне столь поздно?

– Я, ваше превосходительство, - начал Паклин, осторожно опускаясь на кресло, - позволил себе явиться к вам...

– Погодите, погодите, - перебил его Сипягин.
– Я вас вижу не в первый раз. Я никогда не забываю ни одного лица, с которым мне случилось встретиться; я помню все. А... а... а... Собственно... где я вас встретил?

– Вы, ваше превосходительство, не ошибаетесь. Я имел честь встретиться с вами в Петербурге, у одного человека, который... который с тех пор... к сожалению... возбудил ваше негодование...

Сипягин быстро поднялся с кресла.

– У господина Нежданова! Я вспоминаю теперь. Уж не от него ли вы приехали?

– Никак нет, ваше превосходительство; напротив...я...

Сипягин снова сел.

– И хорошо сделали. Потому что я в таком случае попросил бы вас немедленно удалиться. Никакого посредника между мною и господином Неждановым я допустить не могу. Господин Нежданов нанес мне одно из тех оскорблений, которые не забываются... Я выше мести; но ни о нем я не хочу ничего знать, ни о той девице - впрочем, более развращенной умом, нежели сердцем ( эту фразу Сипягин повторял чуть не в тридцатый раз после бегства Марианны), - которая решилась покинуть кров дома, ее приютившего, чтобы сделаться любовницей безродного проходимца! Довольно с них того, что я их забываю! При этом последнем слове Сипягин двинул кистью руки прочь от себя, снизу вверх.

– Ваше превосходительство, я уже доложил вам, что я явился сюда не от их имени; хотя все-таки могу, между прочим, сообщить вашему превосходительству, что они уже сочетались узами законного брака... ("А! все равно!
– подумал Паклин, - я сказал, что совру... вот и соврал. Куда ни шло!")

Сипягин поерзал затылком по спинке кресла вправо и влево.

– Это меня нисколько не интересует, милостивый государь. Одним глупым браком на свете больше - вот и все. Но какое же то самонужнейшее дело, которому я обязан удовольствием вашего посещения? "А! проклятый директор департамента!
– снова подумал Паклин.
– Будет тебе ломаться, английская морда!"