Новая земля

Но какъ разъ, когда онъ входилъ въ дверь, его окликнулъ журналистъ Грегерсенъ, литераторъ изъ "Новостей". Иргенсъ относился совершенно безразлично къ этому человку; онъ не хотлъ вести съ нимъ дружбу только для того, чтобы его имя отъ времени до времени упоминалось въ газетной замтк. Насчетъ Паульсберга два дня подъ-рядъ были замтки о его поздк въ Хенефосъ; въ одной говорилось, что онъ туда похалъ, а въ другой что онъ вернулся. Грегерсенъ со свойственной ему доброжелательностью составилъ дв замчательныя маленькія замтки объ этомъ путешествіи. И какъ можетъ человкъ заниматься такой дятельностью? Это значитъ, что у него еще много неистраченныхъ силъ, которыя онъ обнаружитъ въ одинъ прекрасный день, — хорошо, для каждаго дня достаточно своей заботы и какое ему дло до другого? Иргенсъ встртился съ нимъ безъ всякаго удовольствія.

Онъ неохотно подошелъ къ столу журналиста, Мильде тоже сидлъ тамъ. Мильде, адвокатъ Гранде и сдой учитель. Они ждали Паульсберга. Они опять говорили о положеніи страны; послднее заставляло призадумываться, съ тхъ поръ какъ нсколько человкъ изъ Стортинга обнаружили симптомы колебанія. "Да, вотъ теперь мы увидимъ" сказалъ Мильде, "Можно ли оставаться дольше здсь, въ стран".

Фру Гранде не было.

Журналистъ разсказывалъ, что теперь совершенно серьезно поговариваютъ о голод въ Россіи; этого нельзя дальше скрывать, хотя русская пресса и возражаетъ корреспондентамъ Times'а, но слухъ держится упорно.

"Я получилъ письмо отъ Ойэнъ", сказалъ Мильде, "онъ, вроятно, скоро вернется; онъ чувствуетъ себя тамъ, въ лсу, не совсмъ хорошо".

Все это было совершенно безразлично для Иргенса. Онъ ршилъ уйти какъ можно скоре. Одинъ Гольдевинъ ничего не говорилъ, а смотрлъ своими темными глазами то на того, то на другого. Когда его представили Иргенсу, онъ пробормоталъ нсколько общихъ фразъ, снова слъ и молчалъ…

"Ты уже уходишь?"

"Да, я долженъ зайти домой, чтобы переодться, я собираюсь въ Тиволи. До свиданья".

Иргенсъ ушелъ.

"Вотъ вамъ извстный Иргенсъ", сказалъ адвокатъ, обращаясь къ Гольдевину.

"Ахъ, да", сказалъ онъ, улыбаясь: "я вижу здсь столько знаменитостей, что совершенно теряюсь. Сегодня я былъ на выставк картинъ… Мн кажется, въ общемъ, что наши поэты становятся очень утонченными; я видлъ нсколькихъ, они такіе кроткіе и прилизанные, они уже больше не мечутся, закусивъ удила".

"Нтъ, къ чему, вдь это теперь не въ мод".

"Ахъ да, очень можетъ быть".

И Гольдевинъ снова замолчалъ.

"Мы теперь не живемъ въ періодъ огня и меча, мой милый", сказалъ журналистъ черезъ столъ и равнодушно звнулъ… Да гд же Паульсбергъ, чортъ возьми!"

Когда, наконецъ, пришелъ Паульсбергъ, ему поспшно дали мсто, журналистъ подслъ къ нему какъ можно ближе, чтобы слышать его мнніе о положеніи страны. — Что думать и что длать?

Паульсбергъ, скрытный и скупой на слова, какъ всегда, далъ полуотвтъ, отрывокъ мннія. Что длать? Гмъ, да нужно стараться жить, даже если нсколько геніевъ изъ Стортинга отступятъ. Впрочемъ, онъ скоро напечатаетъ статью; тогда видно будетъ, поможетъ ли она хоть сколько-нибудь? Онъ нанесетъ Стортингу маленькій ударъ.

"Чортъ возьми, онъ скоро напечатаетъ статью! Да, это будетъ восхитительно, только не мягкую, Пожалуйста Паульсбергъ, только не мягкую".

"Я думаю, Паульсбергъ самъ лучше всхъ знаетъ, насколько онъ можетъ быть снисходительнымъ", замтилъ Мильде навязчивому журналисту. "Предоставьте это ему".

"Конечно", возразилъ журналистъ. "Это само собою разумется, и я вовсе не пытаюсь въ это вмшиваться".

Журналистъ былъ нсколько обиженъ, но Паульсбергъ успокоилъ его, еказавъ:

"Тысячу разъ спасибо за замтки, Грегерсенъ. Да, слава Богу, ты о насъ постоянно напоминаешь, а то люди даже и не знали бы, что мы, писаки, еще существуемъ".

Адвокатъ чокнулся пивомъ.

"Я жду здсь свою жену", сказалъ Паульсбергъ. "Она пошла къ Олэ Генрихсенъ, чтобъ занять у него 100 кронъ. Говорятъ о голод въ Россіи, а между тмъ… нтъ, впрочемъ по настоящему я никогда еще ни голодалъ, не могу этого сказать".

Мильде обратился къ Гольдевину, сидвшему около него, и сказалъ:

"Нужно, чтобы вы тамъ, въ деревн, знали, какъ Норвегія относится къ своимъ великимъ людямъ".

Гольдевинъ опять обвелъ взглядомъ своихъ собесдниковъ.

"Да", сказалъ онъ, "это грустно". И сейчасъ же прибавилъ: "но вдь и въ деревн, къ сожалнію — дла обстоятъ очень плохо. Нужно трудиться, чтобы жить!"

"Да, но чортъ возьми, вдь есть же разница между крестьянами и геніями? Ну да, такъ чего же вы хотите?"

"Тамъ, въ деревн, придерживаются того общаго закона, что тотъ, кто не можетъ приноровиться къ жизни, погибаетъ", сказалъ, наконецъ, Гольдевинъ. "Такъ, напр., тамъ не женятся, если не имютъ на это средствъ. И считается позорнымъ длать это безъ денегъ и потомъ становиться другимъ въ тягость".

Теперь вс посмотрли на лысаго человка, даже самъ Паульсбергъ взялся за пенснэ, висвшее у него на шнурк, посмотрлъ на него и шепнулъ:

"Что это за феноменъ такой?"

Это выраженіе всхъ разсмшило. Паульсбергъ спросилъ, что это за феноменъ; феноменъ, ха-ха-ха. Очень рдко случалось, чтобы Паульсбергъ такъ много говорилъ за разъ. Гольдевинъ имлъ видъ, какъ-будто онъ ничего не сказалъ; онъ и не смялся. Наступила пауза.

Паульсбергъ посмотрлъ въ окно, покачался на стул и пробормоталъ:

"Уфъ! я совсмъ не могу работать. Этотъ солнечный свтъ сыгралъ со мной плохую шутку, помшалъ работать. Я какъ разъ долженъ былъ подробно описывать дождливую погоду, суровую, холодную обстановку. И вотъ теперь я съ мста не могу сдвинуться", и онъ сталъ ворчать на погоду.

Адвокатъ неосторожно замтилъ:

"Ну тогда пишите про солнце".

Паульсбергъ высказалъ недавно мнніе въ мастерской Мильде, что адвокатъ съ нкотораго времени сталъ зазнаваться. Онъ былъ правъ, адвокатъ очень часто умничалъ. Ему оказали бы услугу, если бы кто-нибудь осадилъ его.

"Ты разсуждаешь по мр своего пониманія", сказалъ сердито журналистъ.

Этотъ намекъ Гранде снесъ спокойно и ничего не отвтилъ. Но вскор посл этого поднялся и застегнулъ сюртукъ.

"По всей вроятности, никому изъ васъ не по дорог со мной?" спросилъ онъ, чтобы скрытъ свое смущеніе. А такъ какъ никто не отвчалъ, онъ заплатилъ, простился и вышелъ.

Заказали еще пива. Наконецъ, пришла фру Паульсбергъ, а вмст съ ней Олэ Генрихсенъ съ невстой. Гольдевинъ вдругъ слъ, какъ можно дальше, такъ что онъ очутился у другого стола.

"Мы должны были проводить твою жену", — сказалъ Олэ Генрихсенъ добродушно и смясь, "иначе это было бы нелюбезно". И онъ ударилъ Паульсберга до плечу.

Фрекэнъ Агата радостно вскрикнула и сейчасъ же подошла къ Гольдевину, которому она протянула руку. Но гд же онъ остановился? Она все высматривала его на улиц и каждый Божій день говорила о немъ съ Олэ. Она понять не можетъ, отчего его такъ рдко видно? Теперь она опять получила письмо изъ дому, гд вс ему кланяются. Отчего же онъ вдругъ такъ скрылся?