Новичкам везет

Дария подняла голову.

– Мама всегда удивляется, почему я не леплю ничего более полезного. Ее даже не утешает, что я прилично зарабатываю этими вазами.

– В чем-то я ее понимаю. – Лицо Генри хранило невозмутимую серьезность. – Что-то не припомню, когда мне в последний раз удалось выловить осьминога.

Дария вскинула голову и заметила смешинку в его глазах.

– Знаешь, мне это даже в голову не пришло, – давясь смехом, выговорила она.

Воцарилась тишина. Что-то изменилось, совсем другой запах из кухни. Теплые ладони массировали ступни, а она закрыла глаза и вдыхала этот новый аромат. Когда она снова заговорила, голос тоже был другой, глубже и ниже:

– Мы с папой ходили в музей – мы туда ходили, потому что мама стала нас выпроваживать из дома по воскресеньям, меня и папу. Мне тогда было лет пять, не больше. Ей нравилось печь хлеб, а мы мешались под ногами.

Вот мы с папой и уходили – в музей, в парк, в кино. Мне с ним было хорошо. Потом мы возвращались домой, в дом, весь пропахший хлебом. Мама была такая довольная. Даже разрешала мне съесть кусок до ужина. И каждый раз мне казалось – ну все, она такая счастливая. И всегда будет счастливая.

Но наутро она снова становилась сердитой и строгой и беспрерывно меня ругала. Я все удивлялась, почему она не печет хлеб каждый день. Папа в конце концов не выдержал и сбежал. Хотел меня взять с собой, но мама не позволила. До сих пор не понимаю почему.

– А когда ты ее последний раз видела?

– Я сюда приехала после колледжа, повидаться с Мэрион. Так тут и осталась. Ездила домой пару лет назад, на бабушкины похороны.

– Ты по ней скучаешь?

– По кому?

– По маме.

Дария даже не ответила.

Генри глянул на часы, было еще темно. Тесто благоухало на весь плавучий дом.

– Пора за работу.

На кухне Генри наклонил миску, тонкой пластиковой лопаткой отлепил тесто от стенок и вывалил на мраморную столешницу. Раздувшаяся масса, по цвету и виду все еще похожая на вчерашнюю овсянку, чуть подрагивала на доске.

Дария поглядывала на тесто весьма скептически: по ее представлениям, ему полагалось быть мягким, белым и упругим – все мастера выпечки сравнивают тесто с гладкой детской попкой. А это тесто было похоже на раскисшую игрушку из папье-маше.

– Может, что-нибудь еще добавить? – спросила она неуверенно.

– Все путем, давай, берись за него с боков.

Стоило ей коснуться теста, как оно тут же прилипло к коже, схватило за пальцы, жадное, густое, обволакивающее. Она попыталась освободиться, но тесто не отпускало, тянулось за ней, как прилипшая жвачка. Глина совсем другая.

– Что-то не так. Может, муки добавить?

– Так и надо. Поднимай и тяни.

Тесто отвратительно свисало с пальцев длинными прядями, болталось, как уцепившийся когтями котенок.

Кусочки теста норовили прилипнуть к рукавам. Не зная, что делать, Дария стряхнула тесто с правой руки и с помощью бедра подтянула рукав. Генри заметил татуировку, спиралью уходящую к локтю.

Дария лукаво взглянула на него. Ситуация знакомая, посмотрим, как дело дальше пойдет. Реакция бывала разная – смотрели с любопытством и похотливо облизывались, сразу приставать начинали, а то и широту взглядов демонстрировали, впрочем, не без самодовольства.

Генри улыбнулся, задрал короткий рукав футболки.

– Соломоновы острова. – По плечу вился замысловатый черный узор. – Техас. – И показал на другое плечо.

– Мы квиты, – улыбнулась она, – а с этой гадостью что делать?

Руки были по-прежнему в тесте.

– Ничего-ничего, – ободрил Генри. – Шваркни посильнее.

– Что?

– Шваркни о столешницу.

Дария смотрела, как тесто медленно стекает на мраморную поверхность.

– Нет, так делу не поможешь. Надо как следует шмякнуть.

– Неужели? – Она подняла глаза на Генри.

– Давай-давай, ему больно не будет.

Дария подцепила тесто обеими руками, потянула, оторвала от мраморной столешницы. Подняла повыше и со всего маху ударила им, как мокрым полотенцем. Хороший получился звук, громкий.

– Отлично. Теперь сложи вдвое и стукни еще разок-другой.

Дария снова бросила тесто на столешницу. Чпок. Сложила. Чпок. Снова сложила. Тесто менялось под руками, становилось гибким, упругим. Но ей все казалось, оно сейчас заорет от боли. Как же можно его так кидать?

– Может, муки добавить или еще чего?

– Все хорошо, мы почти у цели, – невозмутимо ответил Генри. – Напитываешь тесто воздухом, и прямо на глазах возникают цепочки клейковины. Очень красиво.

Дария стряхнула тесто с рук и отступила.

– Теперь ты.

Он кивнул и подошел поближе, осторожно подцепил ладонями расплывшуюся массу. Вытянул, сложил – движения привычные, любовные – снова и снова, снова и снова. Тесто, руки, воздух – все вместе. С каждым движением тесто все легче отставало от столешницы. Она глазам не верила, глядя, как сглаживается грубая фактура. Тесто теперь было ровное и белое, оно растягивалось и сжималось в такт его дыханию.

– Потрясающе.

– Один француз научил. Я даже не представлял себе, до чего оно живое. Просто как щенок. А теперь пора лепить буханки.

Генри отделил половину теста, завернул края внутрь, один на другой, скруглил ладонями. Дария завороженно следила за процедурой – тесто с явным удовольствием слушается его рук, покорно принимает нужную форму.

– Твоя очередь.

Дария смыла ошметки старого теста, насухо вытерла руки. Подошла поближе, положила чистые ладони на тесто. Мягкое, зовущее, полное воздуха. Она закрыла глаза, припоминая движения Генри. Слегка согнула ладони, подцепила тесто с двух сторон, придавая форму. Тесто теплое, как ее кожа.

Она открыла глаза и посмотрела – сначала на буханку, а потом на Генри.

– Ты только глянь, – и потянулась за поцелуем, таящимся в его улыбке.

Дария лежала рядом с Генри, вдыхая запах печеного хлеба, наполнивший все вокруг – плавучий дом, мужчину в постели. Теплая сладость, летнее поле, терпкость вина. Вот бы духи такие, как этот хлебный дух – только ведь духами не опрыскаешь все тело – а тут этот запах везде, пропитал волосы, руки, широкую, теплую грудь.

Наверно, и от нее точно так же пахнет. Она поднесла запястье к носу, а потом уткнулась Генри в шею, не в силах надышаться его запахом.