Новичкам везет

– Ты как?

– Счастлива.

– Типичная реакция на хлеб, – ухмыльнулся он.

Ноги вращают гончарный круг, руки обхватили шматок глины. Весь день идет дождик. Капли стучат по водосточному желобу, выводят негромкую мелодию, заливают огородик, по зимнему времени пустой. Старенький плеер стоит на полке, крутится диск, подаренный Генри. Низкий, грудной, почти мужской голос певицы перекатывается гравием по проселочной дороге. Музыка и страсть сливаются, ничто больше не сдерживает мелодию – тут и детская радость, и горе вдовы, и гнев мужчины в мире, где обратно хода нет.

Дария толкает гончарный круг, мокрыми ладонями ощущает движение глины. Руки растягивают глину и снова осаживают, та податливо слушается. Большие пальцы все расширяют и расширяют полость, превращают глиняный колобок в вазу.

Январь. Воскресенье. За окнами плавучего дома – холод. Над заливом стелется низкий туман. Дария только что вытащила две буханки хлеба из печки. Что за наслаждение – кухня теплая, да и через прихватки жар пробивается. Буханки коричневатые, округлые, хорошо пропеченные.

За последние месяцы она по-настоящему навострилась печь хлеб, хотя поначалу ее неудачные попытки приводили в восторг только чаек. Она радовалась выходным, веселому хороводу на кухне и в постели, тесту, медленно превращающемуся в буханку хлеба. Самое приятное – засунуть хлеб в печку и улечься вдвоем в постель в каюте над кухней. Голова на плече у Генри, а он рассказывает замысловатые истории об опасных приключениях и милосердных странниках. Сказания о путешествиях и запах свежеиспеченного хлеба постепенно заполняют плавучий дом.

– Может, и мы куда-нибудь поедем? – спрашивает она, и они обсуждают далекие города, куда отправятся вместе, тамошних людей. И неспешный разговор укрывает ее теплым одеялом.

Генри всегда умудрялся закончить историю ровно в тот момент, когда хлеб пора было вынимать из печки. Сегодня буханки особенно удались, наконец-то она все сделала, как надо. Зазвенел телефон, Генри что-то тихо ответил.

– Это Мэрион. – Генри спустился по лесенке в кухню. – Она тебя искала. Твоя мама приехала, и Мэрион спрашивает, придем ли мы на ужин. Я сказал, придем.

И все это как бы между прочим, словно грабитель, который объясняет, что нечаянно забрел в банковский сейф в поисках мужского туалета.

– Что? – напряглась Дария.

– Я думал, ты не будешь возражать.

– Не смей за меня решать.

Она взяла в руки буханку с твердой, равномерно коричневатой корочкой. Дария вышла на палубу и принялась крошить хлеб. Чайки ринулись к ней с восторженными криками.

– Может, пора уже дать ей шанс? – Генри возник у Дарии за спиной.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – в голосе металл. – Ты всюду ездишь – знакомишься с людьми. А потом уезжаешь. Они не таскаются за тобой всю жизнь, не липнут к тебе. Тебе с ними больше не надо встречаться.

– Ты, конечно, с матерью только на днях виделась.

Как холодной водой окатил. Сразу же осекся, сказал только «прости меня» и ушел с палубы.

Когда Дария вернулась в кухню, Генри, спиной к ней, резал вторую буханку. Намазал ломоть маслом и, не глядя, протянул ей. Кусок еще совсем теплый.

– Я полагаю, что к ласковым словам ты еще не готова?

– Прости, пожалуйста. Поэтому-то я и не хочу идти. Видишь, во что я сразу превращаюсь.

– Я с тобой пойду.

– Тебе не понравится то, что ты увидишь.

– Ты или она?

– Обе.

– Тогда я буду воображать, что встретил незнакомку, и вернусь домой к Дарии.

Они решили пройтись пешком, Генри сказал, что неплохо бы прогуляться и остыть – даром что вечер ясный и холодный. Дария в три слоя обмотала шею шарфом. Его подарил Генри на Рождество.

– Тебя прямо не видать, – оценил он.

– Хотелось бы. – Она прислушивалась к собственным шагам по холодному тротуару. Он засунул ее руку в перчатке себе в карман.

До дома Мэрион было не так уж далеко, но за это время и легкие, и лицо полностью проветрились. Они поднялись по ступеням и, нетерпеливо топая ногами, позвонили в дверь.

Открыла мать Дарии. Она глянула на них, на пустую улицу.

– Пешком пришли? Там же страшно холодно.

Мэрион приготовила тушеное мясо с картофельным пюре – редкое блюдо на ее столе с тех пор, как у мужа, Терри, подскочил уровень холестерина. Генри и Дария принесли свежеиспеченный хлеб. Пришлось его согреть в духовке – уж больно холодное было путешествие. Напоследок каждый взял еще по куску хлеба. Терри с довольным видом вытирал тарелку корочкой.

– Генри, – заявила мать Дарии, – мне Мэрион сказала, что вы – пекарь.

Дария на своем конце стола немного напряглась и потянулась за бокалом.

– Да, в этом мы с вами, говорят, похожи.

– Похожи?

– Мне тут все уши прожужжали про то, как вы пекли хлеб, когда Дария была маленькой.

Мать Дарии только головой покачала.

– Вы, наверное, любите хлеб, – попытался подбодрить ее Генри.

– Наверно. – Она подвинула к нему корзинку с хлебом и встала из-за стола. – Пойду посмотрю, что делается на заднем крыльце.

Она вышла, а Дария спросила Мэрион:

– Еще не бросила?

– Нет. – Мэрион взглянула на мужа. – Терри от этого с ума сходит.

– И хлеб разлюбила? Она же на него чуть ли не молилась.

Теперь удивилась Мэрион:

– Да? Не помню что-то. Наверно, уже после моего отъезда. – Мэрион замолчала, припоминая. – Вот картины я помню.

– Картины? – Дария положила вилку.

– Ага, в ее студии, она там все время торчала. Я еще совсем маленькой была. Она даже иногда меня забывала в школу отвезти.

– Студия? Какая студия?

– Ты права. – Мэрион немножко расстроилась. – Ты студии не видела. Там же была твоя комната.

– И ты мне ничего не сказала?

– К слову не пришлось, прости, пожалуйста. Когда ты немного подросла, все уже подзабыли об этом.

Мать Дарии стояла на заднем крыльце и курила. Она куталась в старый свитер Терри. Дария принюхалась – наверно, уже вторая сигарета. Постояла минутку, потом вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь.

– Скажи мне, наконец, что я такого сделала.