Новобранцы

Мне, кстати, выдали два левых тапка. То есть вместо правого еще один левый подсунули. Обдурили, в общем. Но я запомнил этого мелкого казаха, который выдавал на складе обмундирование. Даже пожалел эту суку, когда увидел, - маленький, сутулый, кадыкастый. А теперь вот - не успел стать солдатом, а уже думаю, у кого бы спереть правый тапок. Были, конечно, моменты, когда можно было протянуть ногу и выудить нужное из-под переднего сиденья. Но я решил, что не стоит этим баловаться, - как-никак мне с этими людьми жить. Так и сидел в двух левых тапках, хорошо еще, что никто не замечал.

К полуночи совсем уморились. А ехать надо было всю ночь.

Товарищ майор разглядел-таки в глазах Али неуставной блеск и отчитал прямо при нас. Это случилось в первом дагестанском городке, в который мы въехали. Водитель ушел в закусочную влить в себя очередную порцию кофе, а мы разминали затекшие конечности у автобуса. На парней, которые бухали вместе с незадачливым контрактником, товарищ майор внимания не обращал и рычал исключительно на Али. А зря. Потому что это было расценено соответственно: за Али вступились. Сначала осторожно, издалека, затем - уверенней. Немного странно было наблюдать: товарищ майор, крепкий, в общем, мужчина под сорок, отчитывает качающегося из стороны в сторону нескладного сержанта, тот пытается стоять по стойке "смирно", молчит, а вокруг гомонит спортсменистая молодежь, ходит туда-сюда кто в майке, кто без, и пытается майора остудить. Очень неестественно это выглядело, неправильно. Товарищ майор, наверное, впервые встречал таких неправильных срочников. Даже ничего не зная об армии, можно догадаться: если человек носит погоны, ему надобно подчиняться, стоять молча, внимать и прочее. Ан нет! Оказывается, это не про нас!.. Да, да, я тоже ощутил себя частью целого, хоть и исполнял роль некоего бессловесного свидетеля. Было очень приятно переть поперек и знать, что делаешь это по собственной воле. Не думаю, что кто-то из нас наперед о чем-то договорился. Если б нас сразу разделили, всё, наверное, было бы по-другому. А тут - закон толпы, стихийное сплачивание. И помимо радости единения, это давало ни с чем не сравнимое ощущение превосходства: ага, вот как еще можно! а мы-то думали, что придется туго! не-ет, товарищ, ты, конечно, майор, но что ты нам можешь сделать?..

– Вы ж нам даже не начальник!
– вступаясь за Али, объявил беззаботный голос из темноты.

– Пока вы не доехали до части, я за вас в ответе, - громко, чтобы все услышали, сказал товарищ майор.

– Так мы уже взрослые, - отозвался беззаботный голос.

– За нас родители отвечают, - добавил еще кто-то.

­- Здесь нет ваших родителей, ­- возразил майор.
– Они передали вас мне.

– Уаедае! (Выражение несогласия. Приблизительно: как же! (Осет.))

– Вы уже не дома, - сказал майор, не обратив внимания на незнакомое восклицание.
– Это Дагестан, и он не простит того, что вы делаете.

– А говорили: здесь спокойно...

– Здесь спокойно, - кивнул майор, неспешно оглядывая нас.
– Если видно, что вас не стоит трогать...

Так или иначе, ничего он от нас не добился. И Али как бухал, так и продолжал бухать. "В командировке, - говорил он, - все пьют. Вот приедем в Буйнакск, посмотрите на него - сам не лучше будет.
– И добавлял: - Сука штабная..."

Когда, наконец, тронулись, веселье продолжилось. Одна компания бухала прямо под носом у майора, другая - в хвосте автобуса. В хвосте людей набралось больше, и там они были не в пример возбужденнее. То и дело компании обменивались тостами, а иногда и напитками. Али звали назад, но он продолжал сидеть в "передней" компании.

Потом окосели настолько, что решили угостить товарища майора. Проделал это тот, кого не так давно окрестили "Хашем", хотя звали его, кажется, Маир. Хаш был очень уверенный в себе парень с длинными мускулистыми руками и мощной переносицей; без обиняков он позвал товарища майора, но тот не обратил на оклик внимания.

– Товарищ майор, хъусыс маем? (слышишь меня? (Осет.)) - сказал тогда Хаш, возвысив голос.

Все заржали.

Товарищ майор медленно повернулся.

– Товарищ майор, - обратился Хаш с наглым простяцким дружелюбием.
– Тут у нас стол, давайте выпьем последний раз, а?

Майор молча встал, приблизился и забрал все, что увидел и что не успели попрятать. Хаш, выпрямившись, сидел на своем месте и только говорил укоризненно:

– Товарищ майор, зачем это? Ну че вы, как я не знаю?..

Потом майор попросил водителя открыть на ходу двери и выкинул конфискованные бутылки в темноту.

– У кого еще увижу - высажу к чертям!
– предупредил он всех.

– А не боитесь, че домой уедем?
– спросил беззаботный голос, который спорил с ним на остановке. Парня, кажется, звали Бесик.

– Посмотрим, как ты с местными объясняться будешь, - сказал ему майор.

– Я живу на Кавказе, товарищ майор, - отозвался Бесик.
– Это вы здесь приезжий.

– Все вы так говорите, - буркнул майор и сел на место.

Руха долго хихикал у меня над ухом: его очень веселило то, что товарищ майор отнял выпивку только у первой компании, а в хвост автобуса пойти побоялся.

– Еще бы не побоялся, - пробормотал я и принялся усаживаться поудобнее. Надо было поспать хоть немного.

Вскоре дремали все.

Мне снилось, что товарищ майор высаживает меня, Хаша и Бесика, и мы втроем решаем вернуться домой. Первым делом пересчитываем наличность. У Хаша - две штуки, у Бесика - четыре триста шестьдесят. Я робко показываю им свои семьсот пятьдесят рэ с мелочью. Они смотрят на меня недоверчиво и говорят, что у меня должно быть больше. Потом ни с того ни сего начинают обыскивать меня, а я лихорадочно пытаюсь вспомнить, когда успел проколоться. Ведь никто не знал, что еще штука припрятана у меня на черный день. Брат сунул мне ее в самый последний момент, прямо перед посадкой в автобус, и никто не мог этого видеть, даже отец с матерью. Потом брат позвонил - мы еще из города не выехали - и сказал, чтобы эта штука всегда была со мной, даже если голодать начну... Когда Хаш с Бесиком ее находят, я извиняюсь и говорю, что не хотел их обманывать. Они мне почему-то верят. Мы начинаем голосовать на шоссе, но никто не останавливается. Затем, когда мы плюем на эту затею, серая иномарка с тонированными стеклами сама тормозит около нас. Там пятеро человек. Они выходят и молча начинают толкать нас к обочине. Руки у них очень сильные, сопротивляться им невозможно. Когда мы оказываемся в канаве, они недолго смотрят на нас сверху вниз, затем достают пистолеты...

Бах! Я вздрогнул, как ошпаренный. Ни зги не было видно - ни в салоне, ни снаружи, за окном. Автобус дико визжал. Я еще не проснулся до конца, а водитель уже тормозил. В нос ударило запахом жженной резины. Кричали все, разом:

– Че это?

– Ай йае ма! (Мать его! (Осет.))

– Обстрел?

– Мина?

– Майор, сучий ты потрох!

Тут автобус резко замер, и я крепко приложился лбом о переднее сиденье.

– Колесо пробило, - сообщил водитель в наступившей тишине.

– Может, это пуля?
– спросил кто-то неуверенно.

– Не каркай, умник!
– рявкнул майор.

– Аеддаемае рахизут! (Выходим! (Осет.)) - громко сказал водитель и открыл двери. Про пулю он, видимо, и не думал.

Один за другим высыпали наружу. В тапках ногам было холодно. Ночь близилась к концу. В городах таких ночей не бывает - собственных ладоней не видно, а шепот слышен чуть ли не за десять шагов. Открытая, растянувшаяся на квадратные километры равнина, погруженная в первозданный мрак.

– Мае баерзаей ацъаел кодтон! (У меня шея сломалась! (Осет.)) - ворчливо жаловался Руха.

– Каед фесаефдзысты ацы аедылытае?! (Когда не станет этих дураков?! (Осет.)) - бурчал еще кто-то.

– Вот вам и армия!
– подытоживал беззаботный Бесик.

Мимо, светя одной фарой, пронеслась какая-то фура, и на секунду стало видно наш автобус. Он никуда не съехал, не заехал и, тьфу-тьфу, никого не переехал. Это радовало. Передние фары светили скупо и время от времени сонно мигали. Запах жженной резины становился все нестерпимей.