Новые рассказы южных морей

Ма тогда уже снимала дешевенькую меблирашку недалеко от Перта. До этого я пару раз виделся с ней, и она имела некоторое представление о моей жизни. Поначалу она все приставала ко мне с разговорами о доме и о постоянной работе, но к тому времени уже поняла, что она ничего не может для меня сделать, так же как я для нее — разве только совсем разбить ей сердце. В тот раз она и не заикнулась о доме. Одиночеством пахнуло на меня, когда она, открыв дверь, стояла там такая отчаявшаяся и такая слабая, но я все равно не чувствовал жалости. Может, она ждала благодарности за то, что произвела меня на этот паршивый свет? Надеюсь, она неплохо проводила время, когда заполучала меня, — мы квиты…

— Здравствуй, ма. Я прямо из этой сволочной тюрьмы.

— Знаю, сынок, — сказала она. — Ты себя неплохо прославил.

— Откуда ты знаешь? — удивился я. — Я думал, они не печатают имена несовершеннолетних.

— Приезжал твой друг.

— Друг?

— У него еще такое прыщавое лицо.

— А… Это знакомый. У меня нет друзей.

— У меня тоже, говоря по правде, — вдруг сказала она. — А без друзей невесело. Я приехала сюда после смерти мистера Уилли, думала, что смогу иногда видеть вас всех. Другие-то и вовсе не кажут носа. Они слишком хороши для своей несчастной, старой ма.

Да, для них она не сделала столько, сколько для меня, и они покидали ее без сожаления, не то что я. Господи, она похожа на выжатый лимон и совсем махнула на себя рукой. Ходит непричесанная, в грязном, старом платье. Надо как можно скорее драпать отсюда. От старья вонь еще хуже, чем от тюрьмы.

После этого я навестил ее всего один раз. Да, сразу же после той машины, где в портфеле было полным-полно мелочи — одни пенни и всего пара шиллингов.

— Это опять я, ма. Твой сын. — Она открыла дверь. — Привез тебе денег. Тут одна мелочь, даже не знаю сколько. Обменяй на серебро, если хочешь.

— Спасибо, сынок. Пенсы всегда пригодятся. Буду платить ими за газ.

Я вываливаю всю мелочь ей на постель.

— Хорошо, что ты обо мне не забываешь, сынок. После платы за квартиру у меня почти ничего не остается от пенсии.

Я смотрю на нее. Потом спрашиваю:

— У тебя что-нибудь болит?

— Я была в больнице, — отвечает она. — Но теперь мне лучше. Иногда меня навещает священник, а недавно я была на исповеди, в первый раз за много лет.

— Уж она-то тебе помогла!

— Да, сынок. Я немного успокоилась. Там был хороший священник, он сказал…

— Мне пора идти, ма. Я договорился тут с одной птичкой. Еще увидимся, ма… когда-нибудь.

Это значит никогда…

Дорога поворачивает к моему родному городу. Мы тихо въезжаем на окраинную улочку, останавливаемся и закуриваем, чтобы немного успокоиться. Темно. Ничто не нарушает ночную тишь.

— Порядок, — говорю я. — Можно ехать дальше.

Какой-то леденящий душу звук разрывает тишину, и мы застываем возле машины. Я слышу тяжелые удары крыльев, поднимаю голову и вижу темные очертания птицы на фоне неба. Холодные глаза звезд заставляют меня глядеть и глядеть в них, наполняя страшным сомнением. Вплоть до этого момента все, что я сделал и хотел сделать, представлялось мне правильным и справедливым, а теперь непонятно по какой причине кажется неправильным. Правильного и неправильного не существует, напоминаю я себе. Я понял это давно. Это всего лишь трюк, и праведники пользуются им, чтобы удержаться наверху. Я внимательно гляжу на Джеффа, надеясь, что он чувствует то же самое и сейчас пойдет на попятный. Я мог бы тогда, облив его презрением, с честью выйти из игры. Но он бросает сигарету и достает из машины ломик. Он слишком глуп, чтоб усомниться, когда полдела позади. Он уверен: все будет в порядке, потому что я так сказал.

Я решил начать с магазина скобяных товаров на углу и направляюсь туда, чуть пригнувшись, своей обычной кошачьей походкой. Пока мы ищем ворота, я различаю в темноте плотную массу каких-то сельскохозяйственных запчастей. Насколько я помню, во дворе должны быть канистры с бензином, а вот и пятифутовые ворота из двух чугунных рам, забранных металлической сеткой и соединенных цепью на замке.

Мы без труда забираемся на них, но, когда спрыгиваем вниз, ворота грохочут. Припав к земле, мы ждем, когда утихнет шум, а потом скользим через двор к магазину. Тут все как раньше, кроме разве лишь металлической сетки на задней веранде. Плохо. Чем бы ее разрезать? Я оглядываюсь вокруг и вижу маленькую дверцу, но она крепко заперта на замок. Беру ломик. Скрежет. Но дверь не поддается. Делаю еще попытку. Несколько быстрых движений — замок со скрипом открывается, падает и ударяет как раз по полоске металла на полу. Грохот кажется нам таким, что должен проснуться и мертвый, и мы застываем, едва осмеливаясь дышать. Все тихо. Я толкаю дверь, и мы, крадучись, пробираемся через неосвещенную веранду.

Луч фонарика скользит по груде старья — ржавому плугу и запчастям к сельскохозяйственным машинам. Позади нас окно, оно ведет в магазин. Я беру фонарик, а ломик отдаю Джеффу.

— Попробуй!

Он подсовывает его острым концом под раму. Старый запор скрипит, поворачивается, и рама приподнимается, образуя отверстие. Отлично. Я осторожно поднимаю окно. Комната будто широко разинула беззубый рот, и мы влезаем в нее, ногами вперед. Джефф подбирает фонарик, засовывает за пояс ломик и заслоняет ладонью луч света.

Я по-быстрому ищу, где может быть касса. Удача не спешит к нам, но зато я натыкаюсь на козлы с винтовками и беру себе одну двадцать второго калибра с патронами. Открываю шестизарядный магазин и загоняю в него патрон за патроном. Похоже, будто кормишь ребенка. Прекрасно. С оружием я чувствую себя в безопасности.

Мы находим незапертую дверь и бесшумно входим в соседнюю комнату, которая оказывается конторой. Удачный взлом. Вытаскиваем ящики, вытряхиваем на пол бумаги. Денег все нет. Я подхожу к столу. Он заперт: должно быть, выручка здесь. Ломиком мы легко его открываем, и вот она — незапертая коробка с деньгами. Мы рассовываем бумажки и монеты по карманам. У нас еще будет время их поделить. Взять больше нечего, кроме винтовки, и я забираю ее с собой.

— Порядок, — шепчу я. — Пошли.

Мы опять во дворе и слышим, как едва различимый поначалу звук постепенно превращается в тяжелые шаги. Идет всего один человек, но идет тяжело, солидно, за версту слышно, что идет сама решительность и власть. Шаг, еще шаг, остановился. Дребезжит цепь и скрипит замок.

— Черт! Похоже, фараон.

Мы, не осмелившись зажечь фонарик, бросаемся через двор к груде хлама, которую приметили раньше. Я поддаю ногой жестянку, когда бегу к спасительному убежищу, и в ночи проносится будто раскат грома. Шаги опять замедляются, потом останавливаются, и яркий луч света скользит по двору, забираясь в самые темные углы, в свалку пустых канистр. Теперь я по-настоящему боюсь. Луч безжалостно движется к нашему укрытию. Даже пот выступает у меня от страха.

За считанные секунды бесконечная вереница воспоминаний проносится в голове. Серые унылые стены тюрьмы, белые, стерильные квадраты камер, серые холодные коридоры, серые длинные дни. Господи, как мне было трудно приучить себя к этой муке. Уговаривать, что мне все равно. Небольшая разница, где быть — везде одно и то же, везде мрак и цепи. Тюрьма хоть в какой-то мере пристанище, во всяком случае, там я скорее дома, чем где-нибудь еще. Но в эти сумасшедшие два дня я опять погрелся на солнышке, посмотрел на небо, подышал свежим сладким воздухом. И так скоро со всем распрощаться? Сидеть и ждать сложа руки? И теперь, когда у меня в руках такая сила?! Никто из них не щадил меня. Почему же я должен пощадить одного из них? В темноте я нащупываю затвор винтовки, патрон точно становится на свое место. Луч движется дальше, и вот уже ударяет мне прямо в лицо. Я зажмуриваюсь, теряю контроль над собой, и винтовка взрывается смертельным выстрелом в сторону слепящего фонаря. Она бьется у меня в руках. Короткий вскрик удивления или боли, глухой удар от падения чего-то тяжелого, и свет гаснет.

В мозгу свербит мысль: «Беги, беги, беги», но я словно окаменел. Я слышу рыдающий шепот, и тут Джефф выскакивает из укрытия и мчится к воротам:

— Быстрей. Надо выбраться из этой чертовой дыры.

Тут во мне будто что-то включается, и я быстро карабкаюсь вслед за ним. В окнах домов на той улице, где мы оставили машину, загорается свет. Джефф бежит в ту сторону. Он не знает, где здесь что, и лезет прямо в капкан. Я бегу в другую сторону, через железнодорожную линию, мимо темного пакгауза и высокой силосной башни, серебристо-серой в свете звезд, мимо пастбищ, в непроглядное убежище зарослей. Сердце стучит как загнанное, не хватает воздуха, но в руке у меня винтовка, защита моей дорогой жизни. Такой дорогой, дорогой жизни.