Новые рассказы южных морей

— Мама, ну что я мог натворить?

— Тогда объясни, почему ты здесь.

— Эти белые могут посадить в черный дом любого из нас из-за пустяка, — сказал дядя.

— Дядя, я ни в чем не виноват. Просто белая женщина рассердилась и выгнала меня.

— За что же она рассердилась?

— Дети разбили такое стекло, в котором люди видят самих себя. Оно стоит в комнате, где спят их родители. Если бы вы знали этих белых ребятишек! Как только они шею себе не свернут, когда играют. Сорванцы! Они и разбили эту штуку. А матери наврали, будто разбил я, когда прибирал комнату. Чтоб они подавились своими лживыми языками, чтоб все кости переломали в своих дьявольских играх! — Коро помолчал, потом продолжал. — Пришла их мать и как стала кричать на меня! Я не все понял. Но ругалась она крепко. А потом выставила меня.

— Все белые одинаковы, — сказал кто-то. — Стоит чуть провиниться, а они уже гонят тебя в шею. И не слушают никаких оправданий.

— Почему же ты не сказал, что разбил вовсе не ты? — удивилась сестра Коро.

— Посмотрел бы я, как ты сказала. Как бы ты вынесла ее ругань, — иронически заметил Коро.

— А что сказал ее муж? — поинтересовался дядя.

— Ничего, жена ему и слова вставить не дала. Он лучше нее, но она в спорах всегда берет верх.

— Значит, он не заступился за тебя?

— Пытался, но с женой ему не сладить.

— Будь я на его месте, я бы отхлестал ее по губам за бранные слова.

Теперь все стало ясно. Можно расходиться по домам. Уже смеркалось. Мать Коро немного задержалась.

— Хорошо, что ты вернулся, Коро. Взгляни на свою жену, подумай о ребенке. Если бы ты ушел на заработки, кто бы остался с женой и ловил для нее рыбу? Твой отец уже стар. Хорошо, что ты вернулся. А этих белых никогда не поймешь. Помнишь, на прошлой неделе ты рассказывал о том, что у них есть. Ты так их хвалил. А сейчас где твой восторг? Оставайся тут, сынок, береги жену, лови рыбу, ходи на охоту… Ладно, я, пожалуй, пойду, а то ночь что-то темная, луны не видно.

Ночь действительно выдалась темная, на небе ни звездочки. Котени сняла со стены лампу и зажгла. Потом поставила посреди циновки. Темная ночь. Кругом тихо. А на душе неспокойно. Коро сидел, прислонившись к стене. Котени глядела на огонь. Коро думал о белых людях, потом вдруг вспомнил о налоге… Налог… налог… где же взять денег?

Кумалау Тавали Детство на родном острове

— Посмотри, отец, что это там, между Лоу и Балуаном? — спросил я. — Огромный костер? Дым такой густой, черный!

— Может, жгут лес жители Балуана? Но только я ни разу в жизни не видел там дыма, даже когда совсем нет ветра и море похоже на разлившееся масло.

— Нет, отец, дым поднимается из самого моря, не с Лоу или Балуана, даже не очень близко от них!

Мы смотрели на дым до конца дня, пока не стемнело, но он так и не исчез, даже стал красноватым, и теперь от него в разные стороны летели звезды. Все в деревне встревожились — ведь такого еще никто никогда не видел.

Только через несколько лет, уже в школе, я узнал: то, что я видел тогда, называется подводным вулканом.

Таких ярких событий в моем раннем детстве было немного. Все годы до того, как меня отправили в школу, мы жили на нашем острове спокойной, неторопливой жизнью. Мы, дети, играли в свои игры столько, сколько нам хотелось.

«Эй, ребята, пойдемте играть в чемак!» — крикну я, бывало, своим приятелям. «Пошли», — отвечают они, и мы гурьбой отправляемся к деревне Копал. Иногда второпях мы забывали взять с собой топор или нож, и кто-нибудь вдруг вспоминал и говорил: «Эх вы, идете, а нож с собой взяли?» И мы посылали назад, в деревню, самого маленького. «Кусуман, — говорили мы, например, — иди домой и возьми нож у своей матери». Малыш не хотел идти и начинал хныкать, но мальчишки постарше грозили: «Пойдешь, Кусуман, или нет? Если не пойдешь, изобьем тебя и отправим домой совсем».

Для игры в чемак мы сооружали две мишени и укрепляли их на деревьях ярдах в десяти одна от другой. Из заостренного бамбука или других палок мы делали копья, становились с ними у одной мишени и метали в другую, а потом, перебросав все, переходили к другой мишени и метали от нее копья в первую. Победителем считался тот, кто попадал больше других. Иногда мы делились на группы, и эти группы состязались между собой. Во время игры то и дело начинались споры: «Смотри, Молеан, твое копье не попало в мишень, оно висит на краю!» — «Но край-то ведь мишени, — сердился Молеан, — значит, я попал».

Иногда такой спор переходил в ссору, а потом и в драку, но когда все решали, что кто-то неправ, его исключали из игры.

Лунными ночами мы играли в прятки или в татапол — игру, в которой выигрывает самый сильный. Двое садятся на землю, вытянув ноги, лицом друг к другу, так, чтобы ступни одного упирались в ступни другого. Точно над этим местом судья горизонтально держит круглую гладкую палку, и за нее же крепко держатся играющие. Судья считает: «Раз, два, три!» — и те, кто играет, начинают тянуть малку каждый к себе. Какое-то время оба удерживаются на земле, но потом более сильный перетягивает и приподнимает соперника. «Он победил, потому что тяжелей меня, — часто говорили, чтобы оправдать свое поражение, проигравшие. — Если бы не вес, я бы его, слабосильного, поднял запросто».

Устав от игр, мы усаживались в лунном свете и пели:

Луна, эй, луна, Эй, луна! Луна, свети, Свети на Лангепи, На Лангепи, где крабы, Где крабы Ищут себе дом.

Или начинали загадывать друг другу загадки. «Есть такое, — скажет кто-нибудь, — когда дует ветер, оно всегда смеется, ночью и днем. Что это?» Наступало молчание, а потом кто-нибудь кричал отгадку: «Волна!» И другие подхватывали: «Верно, это волна!» Или: «Есть такое — его ни во что не ставят, и силы у него мало, но что оно прикажет, то и делают. Что это?» Начинают кричать ответы, один, другой, третий, пока наконец кто-нибудь не скажет правильно: «Моча!» Загадать загадку хотелось каждому. Вот и еще: «Есть такое — уложит в постель, когда захочет, будь ты хоть самый сильный на свете. Что это?» — «Болезнь!»

Игра в самом разгаре, а наши матери уже начинают звать нас домой. «Канави, ты где?» — кричит моя мать. И каждый из мальчиков, узнав голос своей матери, бежит домой: не послушаешься, может и нашлепать.

«Ну что это за ребенок? — говорила мать, когда я прибегал. — Недавно вымылся и опять уже грязный!»

Иногда, чтобы добиться чего-нибудь, я начинал реветь, и мне говорили: «Если перестанешь плакать, отведем тебя к бабушке, и она будет рассказывать тебе разные истории».

«Бабушка, — просил я, оказавшись наконец у нее, — расскажи историю про Чингги!» И бабушка начинала рассказывать про Чингги, который сделал из берцовой кости великана удивительный барабан. Рассказывала о вожде Лапаяпе, который умер, когда попытался этот барабан украсть. Слышал я от нее и о вожде деревни Лои, который принес туда москитов, потому что, думал он, односельчане у него ленивые и слишком долго спят; и историю о вожде деревни Мбули, который умер от стыда, потому что, когда он спал, великан украл у него детородный член и заменил своим, огромным.

Я донимал ее вопросами: «Бабушка, а где живет Чингги? А Пандрилеи — человек? Или он разом человек и птица?» В конце концов, слушая ее истории, я засыпал.

В безветренные дни, во время отлива, я собирал мальчиков, чтобы поплыть с ними к рифам ловить рыбу.

«Литау, — говорил я товарищу, — где ребята? А ты сам не хочешь половить рыбу, пока отлив? Вода с рифов скоро сойдет!» — «Еще бы, конечно, хочу! Отец починил мою лодку и сделал мне вчера новую острогу». — «Если другие ребята не захотят, можем мы поплыть вдвоем в твоей лодке? У меня тоже новая острога». — «Конечно, можем! Моя лодка для рыбной ловли, мы в ней оба поместимся».