Новый Мир (№ 1 2007)

 *

Как в прокуренных легких —

в душе черно от вестей.

Глотку саднит на вдохе,

а время быстрей, пестрей

пролетает обок сорочьей галдящей стаей.

Знаю, знаю —

пройдет и это, и то и я

перестану собою множить земную явь,

но во сне все буду хлебать натощак кофей,

косоротясь от новостей.

* *

 *

Уносима темной рекой под свод

преисподних ворот,

я дышу туда-сюда через рот.

Я дышу, как дельфин, по памяти — а то беда:

темные волны укроют меня навсегда.

А так — на отмель однажды выбросит поплавком.

По песку пойму — в какой геенне, в круге каком,

потому что чем глубже, чем уже — тем тоньше песок.

Будто не мелкий — наимельчайший бес истолок.

Он и встретит — едва на ноготь от того песка:

хвост раздвоен, уд костян, персть плоска.

Будто мною же и придуман — дак и придуман мной.

Не то что вода за спиной.

А кому беса себе не выдумать, кому слабо —

тем реки молочные да любовь.

* *

 *

Мне ходить по брусчатке, глаза отводя,

чтоб не сглазить случайно кого,

ощущая дрожащим стесненьем в грудях

сердцеядных трихин торжество.

Тоньше волоса, слюнки прозрачнее, но

и наитьем берут, и числом.

А вернее, какой-то невнятной виной,

мне вменяемой ночью и днем.

Сколько воздуха я ни заглатывай впрок,

все одно: надышаться — никак.

Проскользнув по гортани, сквозной холодок

прорастает в пустынный сквозняк,

выметающий соль из сердечных прорех,

так что в горле першит и свербит,

как от крепкой и давней обиды на всех:

ни простить, ни забыть, ни запить.

Разве если такой применить порошок,

что не надо шептать “мутабор”:

все нутро опростается, словно мешок,

изо всех воспалившихся пор,

извиваясь, полезет безглазая слизь,

за секунду совьется в комок —

хочешь — в склянке спиртуй, или выплесни в слив,

или — недругу в шти под шумок.

* *

 *

Я замираю. Мой сон во сне

глубже и глубже — до самой сме…

Вьюги не слышу, не чую, как

по ветру клонится ломкий злак,

служащий мне опорой.

Я застываю. Я льдышка, смерть

в нежной ее ипостаси, мне

просто не быть, ход моих времен

замер на полушаге, мертв

и мир под моей опорой.

Свет расцветает. Его побег

нежит щекотно плевы век

тоненькою метелкой.

Всей своей статью долгой

гнется моя опора.

Мне вылетать скоро.

Польский Париж

Щербино Ксения Андреевна родилась в Москве. Закончила МГЛУ им. М. Тореза. Публиковала стихи в различных периодических изданиях. Прозу печатает впервые. Живет в Москве.

Начинаю понимать, что близких людей на самом деле гораздо меньше, чем мне казалось. Меньше, чем мне хотелось. И это совсем не те люди, о которых я думаю. Память избирательно подсовывает сентиментальные картинки. Почему-то хочется плакать, когда вспоминаются подаренные мамой фломастеры — ну почему-почему-почему они засохли? Щенячья нежность к потерянным вещам преследует меня с момента переезда в Париж. За ней следуют сентиментальные опечатки.

Пишу сотни писем — на цветной бумаге, покупаю ее, экономя на еде. Париж — черно-белый, как фотографии Дуано и Брассая, все цвета уходят в письма. Вы писали когда-нибудь на алой папиросной бумаге? Это вместо паруса — отправить весточку своему капитану, что Ассоль не хватает цвета. Пестрыми бабочками письма разлетаются над Европой, достигают границы Азии, садятся на руки моим родным, сообщают, что со мной все в порядке.

Есть во Франции сеть магазинов “Au nom de la rose” — “Во имя розы”, — где продают миллионы роз всевозможных калибров и оттенков, перед магазином стоят вазы с букетами, а тротуар усыпан разноцветными лепестками. Я ехала сегодня и думала — ведь после закрытия кто-то же их подметает? Значит, есть должность такая — подметатель розовых лепестков?