Новый Мир (№ 1 2009)
Шрифт:
Отдаваясь своему искусству, узники не делали себе никаких скидок на «обстоятельства момента» и работали, словно «это в последний раз». Часто так и бывало.
Макаровы пишут, что «преследуемые и безоружные евреи боролись за человечность, это и было их формой борьбы против нацизма. Они не были трусами. Невоинственный человек не обязательно трус. Германская машина уничтожения была отработана и эффективна, для убийства не жалели ни поездов, ни людских ресурсов.
Книга выстроена послойно — тут и биографические очерки, пропитанные вчерашними и сегодняшними свидетельствами (уцелевшие дневники, письма, живые беседы с составителями книги). Здесь использованы пьесы (в том числе написанные сегодня), лагерная поэзия, либретто опер и — разумеется — сотни иллюстраций: картины, графика и даже юмористические рисунки. И ноты, и факсимиле рукописей.
Особое место уделено судьбе гениального педагога и художницы Фридл Дикер-Брандейс, которая находилась в Терезине с 17 декабря 1942 до 6 октября 1944-го, когда она последовала за депортированным в «новый рабочий лагерь» мужем. Новым рабочим лагерем оказался Освенцим, где она погибла через три дня. Напомню, что имя и судьба Фридл воскрешены благодаря ее «неузнанной» ученице Елене Макаровой, тысячи рисунков, сделанных детьми на занятиях с Фридл, вошли в историю культуры, демонстрировались на выставках по всему свету.
Мне хотелось бы отдельно выделить и сюжет о «богатых» съемках пропагандистского фашистского фильма о Терезине. Неожиданная загруженность любимой работой, кажется, совершенно помутила рассудок известному режиссеру Курту Герону, который словно забыл, что именно он снимает. «Может, он думает, что работа над фильмом сохранит ему жизнь? — спрашивала себя молодая актриса Нава Шеан. — Он ошибся. Как сотни тысяч евреев, он закончил жизнь в газовой камере».
Однажды я увидел кадры именно из этого фильма — внутри многосерийной документальной картины Кена Бернса «Джаз». Вздрогнул на слове «Терезин», остановил диск, перемотал назад и посмотрел еще раз. Это было год назад. Теперь, после богато иллюстрированной четвертой книги Макаровых, я почему-то думаю, что если вернусь к фильму Бернса, то кого-то узнаю. И я не хочу туда возвращаться. Макаровские книги о Терезине написаны таким образом, что их герои становятся тебе совершенно родными [22] .
Не могу забыть о вкладе в терезинский проект поэта Инны Лиснянской. Именно ею переведено все стихотворное, в том числе «Терезинский марш», сочиненный выдающимся драматургом, режиссером и актером Карелом Швенком, поставившим в лагере более трехсот кабаре-представлений. «Терезинскому Чаплину» — Карелу Швенку и поиску свидетельств о нем в книге уделено тоже немало места.
А больше всего, по моему ощущению, в «Крепости над бездной» — тайны. Тайны о самом доверчивом, беззащитном и страшном существе во вселенной — о человеке.
Владимир Арсенье в. Собрание сочинений в 6-ти томах. Т. 1. «По Уссурийскому краю», «Дерсу Узала». Предисловие Игоря Кузьмичева (Санкт-Петербург). Владивосток, «Рубеж», 2007, 704 стр.
Предыдущее издание было завершением долгой и нелегкой книжной истории, здесь — начало. И тоже — «мастерская человечьих воскрешений». Хотя, казалось бы, кто не знает Арсеньева: с берданкой по тайге, друг-нанаец, нетронутая природа, фильм Куросавы…
«Арсеньев долго не носил очков, но потом, прячась, носил их дома. Володя боялся смерти. „В тайге столько бед и опасностей, не знаешь, вернешься ли живым”. Он как-то написал эпитафию для своего памятника. Плотный лист веленевой бумаги я храню и поныне. На нем написано: „Ты мой учитель, мой утешитель и друг, / Ты мой храм, моя родина — / Шумящий, шелестящий, тихий лес”». Так рассказывала об Арсеньеве его первая жена Анна Константиновна, разысканная в середине прошлого века писателем Георгием Пермяковым [23] .
К сожалению, и сегодня Арсеньева нередко записывают исключительно в «путешественники», отказывают ему в звании «большого писателя», в лучшем случае определяя его прозу как «охотничью беллетристику». Редактор нынешнего собрания Иван Егорчев, прочитавший немало дневниковой, научной и художественной прозы В. А., заметил в своей статье «Рукописи не горят, они издаются…», что сам Арсеньев давно и ясно осознавал: надо рассказывать о природе и людях Дальнего Востока не только в докладах и научных статьях, но и живым литературным языком.
Я до сих пор воспринимаю фигуру любимца Арсеньева, охотника-гольда Дерсу Узала как художественный персонаж. Так он написан, и тут уж ничего не поделаешь, даже архивные фотографии не мешают, а кажутся кадрами из игрового фильма или черно-белыми иллюстрациями. Дерсу сложился в моем сознании настолько, что беглые воспоминания о нем Анны Арсеньевой (в отличие от мужа, не слишком привязанной к аборигену) «мешали» моему сложившемуся восприятию. Впрочем, дело еще и в том, что в них не было арсеньевской поэзии , любящего взгляда художника.
Поэт Арсений Несмелов, встречавшийся с Владимиром Арсеньевым во Владивостоке и получивший, кстати сказать, от него географическую карту для побега в Харбин, вспоминал о его прозе в своем мемуарном эссе «Наш тигр»: «Приключенческо-охотничий элемент в ней не первостепенен; он лишь фон для большого художественного здания — для проникновения в душу почти первобытной природы Уссурийского края с ее тайгой, еще девственной, по многим местам которой в те дни никогда не ступала нога европейца… И все, что написал Арсеньев, это — поэма, полная музыкальных шорохов тайги…»
Первый том арсеньевского Собрания — это, очевидно, и первое с двадцатых годов адекватное издание прозы Владимира Клавдиевича.
В книге подробно и почти детективно рассказано, на какие именно издания и какие авторские правки в них (сотни и сотни!) опирался трудившийся над книгой коллектив ученых. Здесь помещены, кстати, и удивительные словари географических объектов, по нескольку раз переменивших свои имена (вдруг кто-то захочет пройти по арсеньевским маршрутам). Приложены предисловия к изданиям разных лет, структура текстов аргументирована подробными научными комментариями, имеются карты маршрутов, указатели зоологических и прочих названий.