Новый Мир ( № 10 2005)
Шрифт:
Стоит ли говорить, насколько последняя фраза этого монолога применима к творчеству Мандельштама?
В 1922-м, возможно, в том самом году, когда в Институте живого слова Сергей Бернштейн записывал чтение Мандельштама, — в Харькове отдельной брошюрой вышла статья поэта, названная “О природе слова”.
“Русский язык — язык эллинистический. По целому ряду исторических условий, живые силы эллинской культуры, уступив Запад латинским влияниям и ненадолго загощиваясь в бездетной Византии, устремились в лоно русской речи, сообщив ей самобытную тайну эллинистического мировоззрения, тайну свободного воплощения, и поэтому русский язык стал именно звучащей и говорящей плотью”. И — через страницу: “…Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории. Поэтому совершенно верно, что русская история идет по краешку, по бережку, над обрывом и готова каждую
По-видимому, впервые звуковой автограф2 Мандельштама был опубликован только в 1978 году, на весьма популярной впоследствии пластинке-гиганте “Голоса, зазвучавшие вновь. Восстановленные записи 1908 — 1956 гг.” (составитель Л. Шилов). Мандельштам читал здесь “Я по лесенке приставной…”. Впоследствии пластинка неоднократно переиздавалась, выходило и что-то вроде “второго тома”, на которой звучали “Цыганка” и “Нет, никогда, ничей я не был современник…”. Все вместе, на одном носителе, эти записи собрались в 1995 году, на малотиражной аудиокассете, выпущенной Государственным литературным музеем совместно с Мандельштамовским обществом. А три года назад они были тиражированы уже и в цифровом формате, на компакт-диске, о котором я подробно писал в июньском номере “Нового мира”.
Но то была первая ласточка, первый CD-сборник, где кроме Мандельштама было еще пятнадцать имен — от Толстого до Зощенко3, а через год, в 2003-м, вышло и персональное собрание, которому посвящен настоящий обзор.
И здесь уже не три, а десять (!) записанных стихотворений.
Мне кажется, что сам факт публикации семи неизвестных аудиозаписей великого поэта, как бы несовершенны они ни были, должен был бы вызвать в литературном сообществе хоть небольшую, но сенсацию. Куда там! Никто ничего не заметил. Ни одной печатной рецензии, ни одного публичного отклика на эту работу я не встретил. Только Александр Кушнер наговорил мне на видеокамеру благодарственное “звучащее письмо” для хворающего Шилова. В этом “письме” Кушнер, кстати, вспомнил, как еще много лет назад Лев Алексеевич “заводил” ему записи с декламацией Мандельштама, как это тогда расширило и обогатило образ поэта. “Голосом поэт пишет, голосом…”
Осип Мандельштам. Звучащий альманах. [Государственный литературный музей] (Из выступлений на вечерах в Колонном зале, ЦДЛ, ИМЛИ в дни празднования 100-летия поэта (1991). Читает Осип Мандельштам). Сувенирное издание.
Этот и следующий — по времени выхода — диск с записями Марии Петровых Лев Шилов составлял уже в новом веке, незадолго до своей кончины. И смею думать, той энергии, тех сил, каких у него в свое время достало на блоковскую композицию, где записи как самого поэта, так и чьи-либо воспоминания о нем плотно “держали друг друга” и сопровождались интереснейшим комментарием составителя, уже в полной мере не было. Звукоархивист спешил поделиться с любящей поэзию аудиторией драгоценными звуковыми документами, выпустить пластинку и поэтому, как мне кажется, чуть-чуть упростил самим же во многом и созданный канон того, что названо “звучащим альманахом”. Во всяком случае, себя не включил (а как хорош был бы здесь его комментарий — почему, например, так важно здесь чтение стихов Мандельштама именно Александром Морозовым — выдающимся нашим мандельштамоведом…).
Иными словами, схема альманаха оказалась такой, какой она и заявлена в аннотации: фрагменты публичных выступлений о Мандельштаме в дни его столетия и сами звуковые автографы поэта.
Открывается диск необычно длинным по хронометражу треком — “Словом о Мандельштаме” Александра Кушнера: почти 22 минуты!
Сам Шилов часто говорил, что на прослушивание звукового документа надо выделять немного времени, слушатель устанет внимать даже длинному стихотворению, потеряет связь с источником. Но то — совет для публичного прослушивания, для вечеров, на которых аудиозапись становится частью общего действа. Здесь — другое, схожее с книжным или журнальным альманахом: слушатель не ограничен в своих действиях; никто не вынуждает его слушать весь диск целиком, тем более придерживаясь заявленной последовательности. Он волен выбирать — и частоту, и последовательность.
Кушнер неоднократно писал о Мандельштаме, многие из этих работ собраны в сборниках “Аполлон в снегу” (1991) и “Волна и камень” (2003). Ряд соображений, высказанных на этом юбилейном вечере, посвященном Мандельштаму, отразился в различных эссе и интервью. Но здесь особенно важен живой, эмоциональный посыл: в голосе звучит страсть, горечь, он взволнован, торжественен. С этим выступлением соединено отчетливое дыхание зала, слушатели даже прерывают Кушнера своей непосредственной реакцией. “…И все-таки порадуемся мировому признанию поэта. Есть справедливость на земле, пусть посмертная, запоздалая, но все-таки она есть. Очень соблазнительно приписать эту справедливость историческим переменам, происходящим с нашим обществом, или действию высших сил, так она чудесна и волшебна. Но исторические перемены в нашей стране ненадежны: наша история, как кот ученый, „все ходит по цепи кругом. Идет направо — песнь заводит, налево — сказки говорит”… (Шумные аплодисменты, смех.) Есть другое, как мне кажется, более точное объяснение: так чудесно и волшебно устроена сама поэзия, вопреки всем злоумышлениям, всей человеческой глупости, которая, как известно, „бесконечна и величава”, поэзия побеждает в этом мире. Может быть, она одна и побеждает…”
Это выступление стало и документом времени (Шилов это знал, и выбор его был не случаен), и неким контрапунктом всей композиции. И — “связью времен”: петербуржец о петербуржце чрез призму лет.
…Кушнер закончил.
Начался второй трек, и голос ведущего (я узнал литературоведа, специалиста по творчеству Мандельштама Павла Нерлера, который, к сожалению, никак не указан ни в аннотации, ни во вступительной статье в буклете) объявил председателя Мандельштамовского общества — Сергея Аверинцева. Отсюда, из 2005 года, уже трудно понять и представить себе, чем был для многих из нас черный двухтомник поэта, вышедший за год до юбилейных торжеств (1990), чем была для просвещенного читателя глубокая вступительная статья С. А. “Судьба и весть Осипа Мандельштама”.
Аверинцев ничего не говорит о Мандельштаме. Своим неповторимым, грассирующим голосом он только читает три стихотворения, которые много сообщают и о нем самом, и о поэте.
Так получилось, что в сентябре 2002 года мне довелось провести у Аверинцева в гостях целый вечер. Я записывал его на магнитофон для нашего проекта “Звучащая поэзия”. Кстати, тогда, помимо прочего, щелкая клавишами компьютера и уйдя от микрофона (а декламировать Сергей Сергеевич предпочел стоя ), он читал мне приватно свои “шуточные” стихи. И — записалось, между прочим, опубликованное у нас недавно стихотворение “Серебряный век” — “Когда прав, когда не прав, всегда Вячеслав есть Вячеслав…” (“Новый мир”, 2004, № 6). Я спросил и о феномене авторского чтения, поинтересовался, слушал ли С. А. бернштейновские записи. Вот буквальное воспроизведение его реплики:
“…Я не так много слышал, и записей тоже, но это было для меня чрезвычайно важно. Ну, например, в объективное строение стихов разных поэтов входит, скажем… что блоковские стихи предполагают паузы после каждого слова — по возможности, а пастернаковские стихи не предполагают никаких пауз! Необходимо пролетать от начала строки до конца. …Что опять же пастернаковские стихи, и стихи Цветаевой, и стихи Маяковского предполагают взрыв в конце строки и такое некое… порочное неравновесие между всей строкой и ее концом, а мандельштамовские этого решительно не предполагают, и там не должно быть никакого особенного фортиссимо — как раз в конце строки.
Но я думаю, что стихи — это что-то вроде партитуры, где есть на самом деле указания на то, где должны быть повышения и понижения… Я когда-то очень обрадовался вот чему. Я в молодости довольно часто — тогда-то еще мало кто знал — читал знакомым мандельштамовского „Ламарка”. И вот при переходе от первого четверостишия ко второму я резко понижал голос. А потом я прочитал у мемуаристов, как он резко понижал голос. Ну и для меня это было одним из подтверждений, что это — партитура…”
Между прочим, в своей последней книге “Голоса, зазвучавшие вновь” Лев Шилов цитирует фрагменты научной работы Сергея Бернштейна, посвященной характеристике чтения поэтов. Сергей Игнатьевич отмечает, что в ряде случаев эмоциональный стиль речи “заложен в самих поэтических произведениях”. И говорит о проповедническом пафосе Андрея Белого, о декламации Маяковского, сдержанно-эмоциональном повествовании Блока. “…Но насыщенный ораторский пафос Есенина, театрально-трагический пафос Мандельштама, стиль скорбного воспоминания у Ахматовой надо признать особенностями декламации этих поэтов в большей степени, чем их поэзии”.