Новый Мир ( № 10 2007)

— Ты что, дизайнер? — пьяно спрашивала после третьей рюмки, показывая на экзотические тарелки на стенах. Я что-то придумывал в ответ, но она не слушала. Начинала рассказывать про детство и снова про сестру — со всеми подробностями, совершенно уже лишними в этой истории.

Почему у людей нет вкуса к таким вещам?

Я давно заметил — особенно это касается женщин.

В один из вечеров, прикончив бутылку, она вдруг обняла меня за шею. Я мгновенно протрезвел. Отчетливо, как под микроскопом, ощутил ее губы, сухие и твердые, и что они перемещаются по лицу, как насекомое.

Она игриво отступила в комнату. Изображая возбуждение, я помог забраться на помост. Хотелось выпить еще, чтобы запьянеть хоть как-то. Но бутылка осталась там, в кухне.

Пальцы на ее ступнях судорожно сжались, распрямились.

Схватив ее за волосы, я поразился густой шевелюре — и закрыл глаза.

…Через полчаса, опасаясь, что она заснет прямо здесь, я стал потихоньку ее выпроваживать. Та сонно сопротивлялась, просила выпить. Пришлось пожертвовать остатками “Деламэна”. Прижав флакон, как ребенка, она долго шаркала ключом по двери. Наконец створка захлопнулась, все стихло.

Я из пушки в небо уйду!

Тиги-диги-ду! Тиги-диги-ду!

Убрав рюмки, я лег навзничь. На простыне заметил ее пепельный волос, смахнул на пол. Пытался вспомнить тело. Но ничего, кроме ощущения нашпигованности , не осталось.

Решил, что повторять не обязательно.

(Окончание следует.)

Безвременный дом

Грицман Андрей Юрьевич родился в 1947 году в Москве. Поэт, переводчик, эссеист. Выпускник Первого медицинского института. С 1981 года живет в США, работает врачом, специалист по диагностике рака. В 1998 году закончил литературный факультет Университета Вермонта со степенью магистра искусств по литературе. Автор нескольких книг стихов и эссе, изданных на русском и на английском языках. Организатор и ведущий Международного клуба поэзии в Нью-Йорке и главный редактор сетевого журнала “Интерпоэзия”.

* *

*

Б. К.

Что-то в воздухе там на холмах,

В тех крутых переулках.

Только гости мы здесь на свой страх,

Но без риска как будто.

Если дом покидаешь навек

Безрассудно, безбожно,

Бесшабашно поверив судьбе.

Но потом осторожно

Ищешь снова на ощупь свой дом

В формах нового быта.

Вот в наемной квартире вдвоем,

Бакалея открыта.

Или как его там, зеленная. Потом

С током медленной грусти

Жизнь опять обживает себя

На крутом спуске улиц.

И оттуда бредем мы втроем

Полкэмэ до бульвара

Снеди взять в новый дом

На обед, старый стул с тротуара

В середине пустынной страны незнакомой.

Так становятся эти холмы

Нам безвременным домом.

* *

*

Она, в принципе, безответна,

Обращайся к самому себе,

Невольно жестикулируя,

Сквернословя косноязыко.

В процессе валяния

У бетонной ограды Храма Искусств

Лежи наслаждайся

Своей музбыкой.

Глядишь, автобус проедет,

Женщина через жизнь пройдет,

Поезд далекий, собеседник милый,

Гудком ответит.

Где-то в беленой комнате

Она пряжу свою прядет.

Тут и там узелком неприметным метит.

Так что, гляди, вся ткань в узелках, стежках,

В узорных петлях, потом в швах и разрывах.

Слышишь, словно табачный дым, тает подпольный страх,

Когда полночное дно все живое в небесных рыбах.

Поздний Самойлов

Когда уже допито все, докурено,

Набедокурено, нацедээлено,

Пристреляно, опалено, залатано,

Когда уже совсем и дела нет,

Когда свободен от любви с плакатами —

Гражданственность в чулане тлеет знаменем, —

Тогда литература стала мебелью,

Снега над Пярну вознеслись знамением

И легкие слова летят явлением,

Когда уже ослеп почти

И звук живет один в закрытом черепе.

Ты эту книгу до конца прочти.

Те строки, как в бутылке, чудным вечером

Плывущей по морям безверия.

Вот выдохнул совсем — и стало холодно

И пусто, словно сердце выдохнул,

Но беспредельно легче и светлее.