Новый Мир ( № 10 2013)
Шрифт:
запрещение говорить;
место, где путников угощают водой или прохладительными напитками;
женщина, у которой роды прошли легко;
устройство петушиных боев;
бесхитростный лишь с виду;
несвоевременно распустившийся цветок…
— Какие у тебя глаза? Серые? Не вставай, просто приподнимись… Вот так кажется, что серые, а вот так — синие… а у меня? М? Дурак ты, дурак… М? А-ах! Это отражено в работе товарища Слесаренко, вы можете ознакомиться.
изнемогающий от бремени;
взаимное избиение туфлями;
внезапно распространяться (о резком запахе);
невозможность найти отличительный признак;
существование на честно заработанные деньги;
обозревание с птичьего полета;
украшения и наряды, надетые зря, так как они не помогли героине очаровать кого-либо (литературное)…
— Есть соответствующие указания проработать. А как вам вот такое: приехали, значит, стоит колонна инкрустированная, пятнадцатый век, драгоценности, значит, ободраны. Человечек там говорит: это колонизаторы ободрали и увезли. А когда мы с Котовым туда приехали через два года, значит, та же колонна, уже огорожена железной, значит, сеткой, и ободрана еще больше! Переезжаете, значит? Ты не читал?! Да ты что. Да возьми, не бойся. Да, я на пересдачу, вот из деканата... Ну давайте уже, что у вас там?
опровержение обвинения ответчиком;
поднимание волосков на теле (от волнения, вызванного радостью, страхом);
обязанности кучера;
пускание сильной струи дыма изо рта (при курении);
охваченный раздорами;
годовщина смерти великого человека;
шум ветра в безлюдном месте…
— Говорят, не нужно. Ну, не нужно, так не нужно, ничего не поделаешь. У этих кафедру закрыли, нам тоже меньше часов сделали… кафедру Африки и Океании тоже хотели закрыть, но присоединили к нашей, Отвагин выручил. Тань, где манометр? Убери, я доем. Сколько? Да они с ума посходили, господи! Там реклама, я переключил. Ох-ох-ох… Как же не оплатили, когда вон, стоит. Девушка, еще раз посмотрите, пожалуйста. Да что ж это такое, да невозможно прямо.
бритье без намыливания лица кисточкой;
раскачиваться под звуки дудки (о змеях);
кончать жизнь самоубийством, проглотив осколок алмаза…
Профессор перелистал словарь еще раз. В переведенных на русский язык словах, столь дорогих, загадочных, важных, тонких, отшлифованных тысячами лет недоступной чужакам мудрости, бравирующих своим превосходством над языками, где им нет эквивалентов, он увидел оскорбительный намек, вдвойне оскорбительный из-за досадной очевидности.
Звонок в издательство сделан не был. Вообще ничего не было сделано. Даже чай, стариковское утешение, бедная пещера, одежды Иосифа, остался нетронутым.
Поминки были прекрасные. Безразличие Загоровского все принимали за уместную меланхолию. Кармен не приехала, он был один, и его грузное одиночество тоже оказалось очень кстати. Отвагин был настолько уверен, что случившегося следовало ожидать, и смерть, собственно говоря, совершенно закономерное и даже банальное явление, что стал воплощением общего спокойствия. Антохина, преподавательница средних лет, делала кислое лицо и неизбежно, с определенным промежутком сморкалась, как ребенок. Из вежливости она не стала сразу набрасываться на салаты и горячее; это стоило ей немалых усилий, потому что она была голодна так, как будто побывала в плену у носителей языка, который преподавала. Практиканты, молодые и неуклюжие, первые минут семь стояли насупленные, но потом их лица разгладились. Между ними даже загорелся разговор, в который, добродушно поучая, ввязался опоздавший Гогохия.
Словарь лежал на видном месте. Отвагин и кафедра получили от издательства по экземпляру. Отвагин нашел словарь выдающимся памятником высочайшему уровню знаний и поразительной работоспособности, которые вообще отличали покойного. Загоровский был того же мнения. Зашла речь о том, что этот труд для покойного был крайне дорог, и с его окончанием он понял, что больше не найдет в себе сил создать что-нибудь более важное. Сошлись на том, что без науки и без служения людям покойный не мог жить; свой долг он в каком-то смысле счел выполненным, и это только увеличивает горечь утраты, которую все мы понесли.
Покойный был вдов, детей не имел, поэтому никто особенно не скорбел и не выводил этим собравшихся из равновесия. От родни приехали только двоюродный брат, пожилой человек, который сразу же напился, и высокая племянница, в сложном, многоярусном платье. Ее заставили говорить речь, и она заговорила о никому не интересных семейных делах и к тому же делала это так долго, что, закончив, невольно вызвала всеобщий подъем настроения. Друзей у покойного не оказалось за исключением одной старой подруги. Он познакомился с ней давно, в футбольном отрочестве, когда еще не понимают, насколько дружба с женщиной унизительна.
СГОРАЯ ЖЕЛАНИЕМ УГОДИТЬ
Господин Д’Эмон — методист, филолог, крупный чиновник Министерства образования, координатор программы по распространению французского языка, почетный президент региональной ассоциации педагогов — любил, чтобы все было солидно и основательно. Расписание семинара с участием преподавателей из России он обдумывал отчаянно и досконально, не доверив этого никому из нижестоящих, не упуская из виду ни одну четверть часа этого мероприятия. Беспокойство о том, как бы устроить семинар должным образом, к огорчению жены, даже не давало ему спать.
Продумав, наконец, расписание официальной части, Д’Эмон решил позвать кое-кого из коллег, в том числе русских, к себе в гости после того, как она окончится.
Приглашения на семинар выслали четырем русским, но в последний момент у двух дам случилось что-то неотложное и несчастливое, и приехать смогли только двое — Гузель Тагировна и Андрей. Фамилия Андрея все время вылетала у Д’Эмона из головы, а фамилию Гузель Тагировны, длинную и непривычную для слуха, он запомнил неправильно и сам знал, что ошибается, произнося ее про себя. Андрей преподавал французский язык где-то в Перми или в Екатеринбурге и знал его великолепно, особенное удовольствие находя в изучении жаргонизмов и молодежных выражений, и сам выглядел очень молодо. Он был приземист, пшеничноволос, говорил очень быстро и имел густые сросшиеся брови.