Новый Мир ( № 10 2013)

Книга Екатерины Симоновой — подчеркнуто «южная», страстная и цветная, да и «действие» там происходит в Италии и, возможно, частично в Провансе. «Дневник снеговика» Алексея Сальникова одним своим названием говорит о северности, да и в целом, а не только в этом сборнике, Алексей Сальников — «северный», «зимний» поэт. Но экзистенциальная проблема, которая волнует автора «Времени», оказывается центральной и для его книги. Это проблема стагнации, не политической или вообще общественной, а стагнации жизненной, ощущения остановившего времени, биографии, продолжающей себя по кругу, но лишенной внутренних и внешних изменений. И это — ад.

Ад — это вовсе не тьма, не тоска, не боль,

Это объем, в котором медленный алкоголь

Перетекает до некой кромки до «полно-пoлно»,

До степени, когда трудным в середке становится слово «порно»,

Самое то же, что для елочного шара — коробка, вата,

Движение, приколоченное к воздуху с помощью снегопада,

За секунду до того воткнутая лопата.

Все повторяется, но не меняется ничего, крестьянская утопия, обломовский рай, блаженная Шларафия становится мукой мученической, оковами для современного горожанина — а герой Алексея Сальникова подчеркнуто современен и подчеркнуто урбанистичен. Основной стилистический прием книги — тавтологическая рифма, удвоение, умножение бессмысленной одинаковости деталей неподвижного мира в зеркалах языка — «Со временем сезон цветения вишни / Сливается со временем, где вишни висят, как гири…», «Хулиганы уходят, а гражданин лежит / Под фонарем с фонарем…».

Остановившееся время на протяжении всей книги Алексея Сальникова сравнивается даже не со стоячей водой, а со снегом — водой, лишенной даже идеи текучести, аморфной массой, погребающей под собой все.

С каждым снегопадом репетируются Помпеи,

После каждого снегопада репетируются раскопки,

Наиболее примечательно, если Помпеи

И раскопки происходят без остановки.

И об этом — устами снеговика, ведь это его дневники. Лирический герой — деталь бесцветного пейзажа, его плоть и его душа. Его это не расстраивает, его это приводит в отчаяние. Тихое каждодневное упорное отчаяние — не подвиг, но труд, только и делающий человека — снеговика — живым. Вершинная точка отчаяния героя, точнее, глубинная его точка — 35 лет — земную жизнь пройдя до половины — «К тридцати пяти перестает сниться сюрреализм — снится арт-хаус, / Кошмар приобретает черты независимого кино…». Чтобы попасть в Ад — не Дантов, нет, там не круги, там все по одному и тому же кругу, — не нужно никуда спускаться, и ни в какой лес идти не нужно, достаточно просто выйти на заснеженные улицы родного города. А можно даже никуда не выходить.

Ольга Зондберг. Сообщения: граффити. Книга-проект. New York, «Ailuros Publishing», 2013, 313 стр.

Джеймс Джойс отчеркнул ХХ век от всей классической культуры, неявным еще для своего времени образом определив его как культуру неклассическую, когда представил новый тип эпоса — героический поток негероических событий, хаотичный, импульсивный, нестройный поток сознания. Ольга Зондберг — один из авторов, явным образом отчеркивающих уже XXI век от всего, что ему предшествовало, и в первую очередь как раз от ХХ века, который еще не вполне осознается как прошлое. А осознать это очень важно, потому что герой ХХ века, понесший все жертвы, переживший все трагедии того столетия, воспринимается нами пока как «мы» — рефликсирующий, нервный, подавленный и раздавленный кафкианский блум. А он ведь вовсе не «мы». И грань между «мы» (сегодня) и «не мы» (вчера) Ольга Зондберг проводит тоже созданием нового типа эпоса — настолько не эпического, что эпос в нем можно разглядеть только в буквальном смысле под микроскопом.

«Сообщение: граффити» это, казалось бы, вообще не только не эпос, но и не вполне текст — во всяком случае, если текстом считать то, что написано. Книга Ольги Зондберг оформлена как альбом… рисунков? — ну, скажем, изображений. Изображения при этом вполне текстуальные — это буквально «сообщения: граффити» — фотографии текстов смс, нанесенных на стену. Именно смс, не ммс, нет, там ничего не нарисовано, одни буковки. Таким образом, мы имеем текст без текста, изображения без изображений, комикс без героя.

Но кто-то же эти сообщения пишет. Да и построены они как диалог — на каждое «принято» есть свое «отправлено». Диалог абсурдный, хаотичный — Чехов отдыхает, Ионеско нервно курит в сторонке. Вот первые два сообщения книги — отправлено «Сила слова, минутная слабость слова» и принято, то есть на это отправленное получено в ответ: «Возьми яблоко усталыми размагниченными пальцами». Диалог Шляпника и Зайца, нагромождение хаотических фрагментов действительности. Однако со временем в этом безумном диалоге — псевдодиалоге, разумеется; все же надо иметь в виду, что вполне возможно (и скорее всего), у всех этих «отправлено» и «принято» абсолютно разные адресаты, и перед нами реплики не двоих, а, скажем, примерно трехсот, по числу страниц книги — появляется некая логика. Вот, например, отправлено «Оброненные монеты, заблудившиеся босоногие курьеры денежного государства», а принято «Перескажи кому-нибудь Золотую Легенду, если скучно». К середине книги связи между сообщениями местами становятся абсолютно прозрачными, временами эта внятная логика рассыпается, мутится, но затем собирается и снова становится прозрачной: «Прокачивание личности для исполнения неизвестных заданий» — «Ненаделение личности внешними атрибутами изнутри» — «21/12/10 утро перерыв 10 минут пошла рыдать» — «Вам бы все представлять, что не с вами происходит это или то, продли свой перерыв» — «Не хотел сказать не то или не то хотел сказать?» — «Слова подобны батарейкам батарейкам батарейкам». Порядок из хаоса, ага. Синергетика как она есть. Вот и он, современный эпос.

И если эпический герой ХХ века был маленьким человеком, то герой эпоса современного и вовсе измельчал — до безадресных обрывистых высказываний, до полной неразличимости черт лица. Он так мал, что в толпе его не видно. Но измельчал он отнюдь не в этическом плане. Основное настроение, вычленяемое в сообщениях, — это стойкость и мужество, лишенные при этом какой-либо горделивости. Пессимизм без нытья, возведенный в абсолют. Отчаянье как образ жизни, в которой нет места депрессии, потому что депрессия — это осознание того, что все плохо и может быть лучше. А здесь — нет, не может. Ну, и о чем тогда переживать, если это — не пережить?

Мысль о том, что все не так плохо, запретить и сделать объектом допинг-контроля.

Вы говорите: счастье, радость, а я это называю интоксикацией позитивом.

Чем хуже — тем лучше, угу. Так и живем.

Иван Лалич. Концерт византийской музыки / Васко Попа. Маленькая шкатулка. Стихи. Составление, перевод с сербского и предисловие Андрея Сен-Сенькова и Мирьяны Петрович. New York, «Ailuros Publishing», 2013, 101 стр.

Иван Лалич, сербский поэт второй половины ХХ века, критиками и литературоведами определяется как автор-неосимволист. Переводчики его книги на русский в предисловии отмечают: «Термин „страстная мера” стал поэтическим кредо Ивана Лалича…». Действительно, как наследующая символизму, его поэзия если и не «головная», то вполне «разумная» — ведь символы должны читаться, расшифровываться. К поэзии Лалича как нельзя более подходит определение «жар холодных числ». Центральный мотив книги — тоска по ушедшей культуре в мире варваров, эту ушедшую культуру символизирует Византия, ныне разрушенная и потерянная. Византия напрямую связана с числом, с порядком, варварство — с хаосом, временами трагически-развеселым. Вот Византия современная, то есть уже Стамбул, в противовес Византии прежней («Твой лепет / Вместо речи из слов и точных чисел»). В первом стихотворении книги — «Византия» — за цивилизацию говорит четкий прозрачный выверенный белый стих, за Запад, понимаемый как варварство, — залихватская рифмованная песенка, куплетцы.