Новый Мир ( № 11 2006)

Из хорошо осведомленных источников я узнал, что, находясь в сумасшедшем доме в Лангборо, Геринг схватил железный прут и нанес страшный удар одному из служителей.

По другим сообщениям, он был сперва помещен в частную больницу, потому что начал стрелять из револьвера на одной стокгольмской улице.

Геринг стал наркоманом в течение войны, когда являлся членом известной воздушной эскадрильи Рихтгофена. Сообщают, что он подделывал врачебные рецепты, чтобы получать наркотики, и что его лечили в качестве наркомана в одной стокгольмской больнице вплоть до 1927 г.””.

Резолюция Сталина: “Не печатать”.

Непонятно, почему Сталин так решил. Потому что это, по его мнению, неуместная правда? Или вранье? Или источник его не устроил?

Перекраивалось не только прошлое, но и вся современность преподносилась современникам в совершенно искаженном виде.

Но это дела государственные, внешнеполитические. А вот как выглядели успехи социалистического строительства на местах (из записки уполномоченного КПК по Челябинской области о положении дел в уральских молодежных общежитиях): “Вождей т. Сталина, т. Кагановича, т. Молотова, т. Орджоникидзе не знают. В кино за 1936 г. ни разу не были, на постановки тоже не ходят, газет не читают. <…> Рабочий клуб закрыт, молодежь ходит с гармоникой по поселку и поет похабные песни. Современных песен молодежь не поет”. “В Верхнеуральске пропускная способность культуручреждений театр-кино в январе 1937 г. выразилась в количестве 8618 человек, на сумму 13 442 руб., а продажа алкогольных напитков, табаку и папирос в этом же месяце выразилась в сумме — 168 925 руб. <…> 300 человек в комсомольской организации, а в библиотеке числится 8 человек <...>. Отдельные комсомолки на глазах райкома комсомола разлагаются. Комсомолка и инструктор по дошкольному воспитанию вбежала в дежурный магазин и требовала вина: „если не верите в возврате денег, я заложу комсомольский билет”” и т. д.

Пастернак написал в каком-то письме: “Не надо утешать себя неправотой времени…” Советские писатели выглядят в своем времени… так себе они выглядят, что и говорить. Аппаратчик Гронский, которого поставили курировать творческую интеллигенцию, жаловался на сов. писателей Сталину: “…Все они грызутся между собою, интригуют, сплетничают, льстят, пытаются сколотить в своих интересах всякого рода беспринципные группы и группочки. <...> Как видите, Иосиф Виссарионович, работать в этой склочной обстановке довольно тяжело”. Кроме того, сетовал Гронский, они сильно пьют, ведут аморальный образ жизни, сплетничают на каждом шагу. И еще пишут доносы друг на друга (“Гронский — Сталину о пьянках и других нездоровых явлениях в среде творческой интеллигенции”, 1933).

Жаль, что не у многих будет возможность прочесть эти книги. Тираж “Повседневной жизни…” — 5000 экземпляров. Еще обиднее за “Большую цензуру”: ее тираж — 3000. Как досадно, что на нее не обратили (и можно быть уверенным, что никогда не обратят!) внимания в Министерстве образования. Пока ведутся баталии, как именно преподавать школьникам и студентам историю прошедшего столетия (и какую историю! и какого столетия!), — взять бы да издать эту книгу тиражом в несколько сотен тысяч экземпляров. По-хорошему, такая книга должна быть в домашней библиотеке каждого студента-гуманитария: ведь это — готовая хрестоматия по социально-политической истории ХХ века.

Что же остается — опять посетовать на неправоту времени, в котором советская история уходит в сериалы про “наше славное прошлое”?

Ольга КАНУННИКОВА.

КНИЖНАЯ ПОЛКА ПАВЛА КРЮЧКОВА

+9

Подмосковная Измалково. Владельцы, родственники, друзья и гости Измалкова и Лукина в рисунках Марии Осоргиной 1918 — 1930. Составители Г. И. Вздорнов и А. К. Митюкова. М., “Индрик”, 2006, 380 стр.

Подготовка издания этого альбома-фолианта растянулась на долгие годы. В кон­це 80-х группа работников Всероссийского научно-художественного реставрационного центра имени академика И. Э. Грабаря взялась провести тщательное восстановление около двухсот листов живописных и графических рисунков, вынырнувших на свет из обыкновенного дорожного чемодана. Хранившееся в нем было частью архива Антонины Владимировны Комаровской, дочери художника Владимира Комаровского. Именно его семье и завещала свои рисунки их хозяйка — скончавшаяся тридцать лет тому назад во Франции художница Мария Осоргина.

Большбая их часть делалась в стенах дома, от которого ныне остались лишь руины, с недавних пор ожидающие то ли реставрации, то ли растворения в новом, “коммерческом” строительстве — наподобие того, которое ведется нынче неподалеку от них, на знаменитом переделкинском поле, напротив мемориального Дома-музея Бориса Пастернака. Для продвинутых обитателей писательского городка усадьба, в которой рисовала художница, ассоциируется с именем известного славянофила Юрия Федоровича Самарина, одного из авторов крестьянской реформы. Для большинства же местных слобожан этот “самаринский дом” — всего лишь бывший санаторий для детей-астматиков, где, кстати сказать, в начале 70-х обретался и автор нынешней “Книжной полки”. Я и думать не думал, что был, оказывается, кто-то, кто фиксировал здесь древнюю, ушедшую, как Атлантида на дно, дворянскую жизнь в ее самом последнем проявлении!

А жизнь была бурная. Последние Самарины приняли у себя в 1918 году многодетную семью Осоргиных после того, как тех выселили из их родового гнезда — усадьбы Сергиевское под Тулой. Ну и поскольку все были связаны друг с другом если не браками, то дружбой и единым сословным кругом, новые жильцы вполне естественно влились в усадебную жизнь, которая стала напоминать не то уютную колонию, не то добровольную трудовую общину. Отмечу, что с приездом Осоргиных тут начались активные гимназические занятия (поблизости не было школы) как со своими, так и с чужими детьми.

После октябрьского переворота усадебным бытом верховодил всеобщий любимец Михаил Михайлович Осоргин, которому впоследствии, в 1931 году, удалось вместе с женой, детьми и несколькими близкими чудом перебраться во Францию1 . Ну а пока он — и школьный учитель, и заведующий громоздким хозяйством, и духовный наставник младшего поколения. Он преподает сам, преподают и жена, и дети. Старшая дочь Мария дает уроки рисования, а по вечерам рисует и для себя, вглядываясь в лица близких и гостей.

Вошедшие в альбом рисунки делятся на две исторические эпохи: собственно “измалковскую”, то есть пятилетнее бытование огромного дружественно-семейного клана Самариных, Комаровских, Осоргиных и Истоминых, и — “лукинскую”, когда остатки этого клана были изгнаны из национализированной самаринской усадьбы, оба этажа которой занял санаторий.

В 1923 году Осоргиных — Самариных приютила семья их ученицы Наташи Сара­фановой (сохранился ее портрет: сосредоточенная круглолицая девочка), выделив им в соседнем селе Лукино просторную зимнюю дачу. Неузнаваемо перестроенный, этот дом стоит и поныне на бывшей “17-й версте”, то есть в поселке Переделкино.

Жизнь в обоих домах не была замкнутой, к нашим дворянам постоянно наезжали. Среди портретов проявляются лица философа Ивана Ильина2 (которому уже через год предстоит высылка на известном пароходе), государственного деятеля Владимира Джунковского (ему — расстрел в 1938-м), дочери Льва Толстого Татьяны Львовны…

Конечно, описывать рисунки — дело неблагодарное. Я могу только сказать, что, вглядываясь в них, я вспоминал графические работы Леонида Пастернака и Василия Поленова (который, кстати сказать, высоко ценил талант Марии Осоргиной), думал об особой культуре альбомного рисунка и вообще о феномене русского усадебного альбома. Этот был — из последних, причем чужая рука в нем не гостила, как это часто бывало с другими альбомами. У него был один автор.