Новый Мир ( № 11 2007)
Шрифт:
Собирательство Ф. Е. Вишневского было не просто приобретением драгоценных музейных вещей, но прежде всего делом служения Отечеству. Образ жизни Феликс Евгеньевич вел бивуачный — все время с недосыпом. Да и где тут за всем поспеть, когда каждый день надо было держать руку на пульсе антикварных, букинистических, мебельных магазинов, навещать друзей, при жизни отказавших ему старинные семейные реликвии. Много времени занимала работа в библиотеках. Феликс Евгеньевич был читателем Ленинской и Исторической библиотек, а также книгохранилищ всех крупных музеев столицы. Было бы неправильно думать, что Ф. Е. Вишневский полагался в своей собирательной работе только на компетентных консультантов да на свои глаз и чутье. Нет, он был профессиональным историком искусства, эрудитом. Открытия и находки Ф. Е. Вишневского, касающиеся не только творчества В. А. Тропинина, но и других художников России, вошли составными
Один из высокопоставленных чиновников от изобразительного искусства, побывав дома у Феликса Евгеньевича и осмотрев вещи, к которым тот еще не успел приложить руки, сказал про него, что собрание Вишневского — с помоек. Как ни обидно звучит, но в этом есть большая доля правды. У Феликса Евгеньевича действительно были излюбленные маршруты, которыми он ходил на работу задолго до начала “присутствия”, не пропуская ни одной свалки старого хлама в московских двориках, в бывших городских усадьбах родовитых дворян. По велению времени ампирные дома и усадьбы стали после Октября 1917 года коммунальными квартирами. А так как жилищное строительство в Москве всегда отставало от роста населения, то нередко теснота заставляла жильцов выбрасывать на свалку громоздкие трюмо, буфеты, шкафы, кресла, диваны и прочие предметы быта ненавистного буржуазного прошлого. Побудительной причиной служила не только теснота, но и стремление не отстать от моды. Надо сказать, что еще и сейчас, когда антиквариат бешено вырос в цене, люди, переезжая на новые квартиры, нередко с легкостью и даже радостью расстаются с дедовским наследием. (Нетрудно представить, что находил среди выброшенного “хлама” опытный собиратель.) Могу засвидетельствовать, что когда я в середине 60-х годов познакомился с Д. С. Лихачевым и побывал у него дома, то был поражен его собранием старинного фарфора. Оказалось, что известный ученый-академик собрал свою коллекцию в основном на... помойках. В этом нет ничего постыдного. Это убедительно свидетельствует лишь о том, как низко упал у нас уровень культуры населения. И в Питере, и в Москве, и в провинциальном Переславле-Залесском картина была одна и та же — старое выбрасывали, и редко кто мог оценить, чего стоят выброшенные на свалку почерневшие иконы, старые картины, книги, расколотая посуда императорских фарфоровых и стекольных заводов. Много ли у нас находилось таких любителей старины, как Ф. Е. Вишневский и Д. С. Лихачев, которые подбирали выброшенные вещи, отмывали, склеивали их и давали им вторую жизнь единственно для того, чтобы дарить людям радость их видеть?
Ф. Е. Вишневский в этом смысле был редкостный человек. Он не только собирал вещи на свалках, но и установил “опеку” над основными московскими складами контор вторсырья. Чего только не доставляли туда “промысловики”! Если бы у нас была налажена специальная служба по контролю за базами вторсырья, то без преувеличения можно сказать, что в каждом районном центре России можно было бы собрать хороший, а то и отличный музей старинного русского быта.
Помню, в Переславле-Залесском краевед и коллекционер С. И. Чертаков показывал мне свое богатство, собранное на местной базе вторсырья: монеты XV — XIX веков, медные иконки, древние литые чернильницы, оловянную посуду петровских времен, самовары, безмены, поддужные колокольчики из села Пурих и с Валдая.
Несколько поколений было воспитано у нас в полном небрежении к своему родному, кровному. Это характерно и для деревни, и для города. Остановить лавину нигилизма теперь не так-то просто.
Хотя я не собиратель, но и у меня была одна уникальная находка. Причем не где-нибудь, а на помойке. Жил я тогда в районе метро “Щелковская” в новом блочном доме. Выхожу однажды утром на работу и неожиданно вижу, как у кирпичной загородки, куда сносили мусор из соседних домов, ветер шевелит потемневшие от времени листы старопечатной книги. Здесь же лежали источенные жучком деревянные “корочки” книги с красивыми медными застежками. Я собрал разбросанные ветром листы и на последней странице прочитал: “Сия святая и боговдохновенная книга, нарицаемая Часовник, напечатана бысть в царствующем граде Москве в царство благочестивого царя Алексея Михайловича при святейшем Иосифе патриархе”.
Находка моя относится к середине XVII века. Согласитесь, было чему и обрадоваться, и подивиться. Ведь это происходило не в 20 — 30-е годы, когда наиболее активно проводились акции Союза воинствующих безбожников, а в середине 60-х годов.
После этого случая я уже не оставлял без внимания свалки старинного хлама, когда проходил мимо. К тому времени я снимал комнату в центре Москвы, в Большом Ржевском переулке, в собственном доме старейшего члена МОСХа Е. В. Гольдингер.
Деревянный двухэтажный дом этот в свое время стоял неподалеку от церкви Николы, что “на курьих ножках”. Теперь уже нет ни церкви, ни дома. На месте церкви стоит красного кирпича школа, а там, где был дом, сейчас скверик. Церковь Николы снесли в 30-х, а дом — в начале 70-х годов. Дом этот был непростой — мемориальный. В нем пел Ф. И. Шаляпин, играли А. Н. Скрябин и С. В. Рахманинов, бывали А. С. Голубкина, И. С. Остроухов, П. П. Семенов-Тян-Шанский, Б. М. Кустодиев, И. Э. Грабарь, Л. О. и Б. Л. Пастернаки. “География” дома угадывается в романе “Доктор Живаго”. Церковь Николы, что “на курьих ножках”, знаменита тем, что была самой маленькой приходской церковью в Москве. Ее прихожанами были жители Ржевских переулков, Молчановки, Собачьей площадки — в основном интеллигенция. Пушкин видел церковь Николы, знал ее и Лермонтов, который во время учебы в университете жил неподалеку, в доме № 8 на Молчановке. Теперь в нем Музей М. Ю. Лермонтова. В пятидесяти метрах от церкви, в старом Борисоглебском переулке, находился дом, из окон которого любовалась Николой Марина Цветаева.
Тотальный снос старых домов и усадеб в районе Собачьей площадки, Молчановки и Ржевских переулков начался в связи с осуществлением проекта бывшего главного архитектора Москвы М. В. Посохина. Недрогнувшей рукой этот строитель, чуждый любви к столице, сделал пролом в древней и наиболее ценной застройке Москвы. Вот тогда и началась агония старинных особняков, уцелевших еще со времен наполеоновского нашествия. Что только не приходилось видеть в те годы на руинах старой Москвы! Кое-что из этой старины пополнило собрание Ф. Е. Вишневского.
С пустыми руками к собирателям не ходят. Прихватив с собой подобранную в соседнем дворе столешницу — “бобик” с инкрустированным разными породами дерева букетом полевых цветов, я как-то направился к Ф. Е. Вишневскому в Щетининский переулок. Музея Тропинина тогда еще не было, поэтому Феликсу Евгеньевичу самому надо было следить за всем. Я застал его на крыше сбрасывавшим снег. Увидев у меня в руках характерной формы столешницу в виде боба (отсюда и название — “бобик”), Феликс Евгеньевич мигом спустился с крыши.
— А ножки где? — спросил он, осмотрев столешницу со всех сторон.
— Ножек я не нашел, а столешницу вам принес, может быть, пригодится.
— Где вы нашли “бобик”?— допытывался Феликс Евгеньевич.
— В Большом Ржевском переулке, во дворе особняка, что напротив дома Е. В. Гольдингер, — ответил я и добавил: — Из особняка всех выселили, видно, сносить будут.
— Едем туда немедленно! — заспешил Феликс Евгеньевич.
— Да там ничего интересного нет,— пробовал я сопротивляться.
— Если вы не поедете, я один поеду,— решительно заявил Вишневский. — Этот ампирный особняк у меня давно на примете.
Мы приехали с Феликсом Евгеньевичем и застали печальную картину. Во дворе особняка полыхал костер, разведенный мальчишками. Завидя нас, они на всякий случай решили ретироваться. Вишневский сбил пламя и раскидал костер. Его внимание привлек подгоревший диван с металлическими накладными украшениями.
— Ради этих бронзовых украшений уже стоило сюда приехать.
Я помог Феликсу Евгеньевичу оттащить диван в сторону, где он взялся снимать украшения. Сам я прошел в дом в надежде найти какую-либо вещь, полезную для Вишневского. Осмотрев подвал и чердак и не найдя ничего стоящего, я вернулся к Феликсу Евгеньевичу. Он был более удачлив. В покосившемся от времени сарайчике, куда до него заходили многие, под толстым слоем хлама Вишневский обнаружил целую связку древних ручек, украшенных головами сфинксов, и красного дерева подставку для скульптуры в виде полутораметровой каннелированной колонны. От такой находки, я думаю, никто бы не отказался, но досталась она тому, кто знал, где и что искать.