Новый Мир ( № 11 2007)

Мы остановились у парадного портрета.

— Портрет работы Дмитрия Левицкого, — поспешил я с атрибуцией.

— Нет, молодой человек, вы ошиблись. Это ученик Левицкого Владимир Боровиковский. Кстати, в каком из портретов Левицкого, по вашему мнению, ярче всего отражена его творческая манера?

— Думаю, что в портрете писателя-масона Н. И. Новикова, — ответил я. И, желая показать осведомленность, продолжил: — Используя организованные им типографии, Новиков через свои книжные магазины наводнил Отечество масонской литературой. К тому же он тайно собирал деньги для Швеции, с которой воевала в то время Россия, за что, в конечном итоге, и был заключен в Шлиссельбургскую крепость по приказу Екатерины II.

Феликс Евгеньевич пропустил мимо ушей мою книжную осведомленность.

— Извините, не расслышал...

Я уже знал, что Вишневского неоднократно арестовывали, высылали, конфисковывали его собрание. Вступать в разговоры на подобные темы у него не было никакого желания.

— Я все-таки хотел закончить о Дмитрии Левицком... Вглядываясь в его портреты, — продолжал он, — можно представить себе собеседников Пьера Безухова... Посмотрите внимательно на этот портрет.

И тут Вишневский вытащил из клеенчатого конверта холст на старом подрамнике.

— Так здесь и подпись автора можно разобрать. Тропинин, — прочитал я надпись в левом углу. — Не подделка ли?

— Что вы! Господь с вами! — Феликс Евгеньевич даже замахал руками. — Тропинин, подлинный! Об этом портрете в Третьяковской галерее по сию пору сокрушаются. Пришел к ним владелец портрета, а они ему отказали в покупке. Как будто затмение на них нашло... Я весь испереживался, пока владельца ждал на улице. Вышел он расстроенный, и моя взяла. Уступил мне...

Феликс Евгеньевич рассказал, что прямо из Лаврушинского переулка он с драгоценной покупкой побежал к своему другу — реставратору Александру Дмитриевичу Корину, брату знаменитого художника. Холст был грязный, закопченный. Едва можно было различить, что изображен седовласый старик в простом суконном кафтане. Чутье Феликса Евгеньевича и на этот раз не обмануло. После расчистки портрет засиял всеми красками. Без труда можно было понять, что этот шедевр создан Тропининым в пору творческого подъема. Об этом свидетельствует и дата — 1823 год. В. А. Тропинину исполнилось тогда 43 года. Именно в том году, 8 мая, художник, бывший до этого крепостным графа И. И. Моркова, наконец-то получает долгожданную “вольную”. В следующем году он становится академиком живописи.

Портрет старика в суконном кафтане положил новую веху в изучении искусства В. А. Тропинина. Оказалось, что на портрете изображен выдающийся каменотес Самсон Ксенофонтович Суханов. До Тропинина еще никто в русской живописи не создавал столь любовно исполненного портрета рабочего человека. Художником гениально раскрыта внутренняя сущность этого талантливого самородка — ум, сметка, трудолюбие, чистосердечие, простота, естественность. Возвращение народу портрета забытого им легендарного человека привело к созданию школьниками-следопытами Музея С. К. Суханова в его родном селе в Вологодской области.

Свое великое искусство Суханов явил когда-то восхищенному Петербургу, вырубив для Дворцовой площади из цельного монолита знаменитый Александрийский столп. Самсон Ксенофонтович участвовал в строительстве Исаакиевского и Казанского соборов в Петербурге. Пьедестал памятника в Москве на Красной площади, на котором выбиты предельно лаконичные слова: “Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия. Лета 1818”, — тоже работа каменотеса Самсона Суханова.

Портрет С. К. Суханова так до конца дней и оставался одной из любимых работ Ф. Е. Вишневского. Но все-таки на первом месте в его собрании стоял автопортрет В. А. Тропинина, написанный художником в 1844 году. Сам образ художника и пейзаж за окном — все в этой работе гармонично, дышит спокойствием и душевностью.

Я попытался по стенам и башням Кремля, изображенным на дальнем плане автопортрета, определить место, где жил художник, так как известно, что он писал автопортрет в своей мастерской.

— Квартира Тропинина на Ленивке, неподалеку от Каменного моста, — подсказал мне Вишневский и продолжил: — Всмотритесь в лицо художника. Какой это добрый, хороший человек! Сколько в нем достоинства, и вместе с тем как он прост, сердечен — полная противоположность герою гоголевского “Портрета”!

— А как к вам попал этот автопортрет? — спросил я Вишневского.

— О, это особый разговор. Не столько я его искал, сколько он меня дожидался. Я об этом когда-нибудь детектив напишу,— рассмеялся Феликс Евгеньевич.

В следующей комнате на стене висел портрет А. С. Пушкина.

— Так это же явно копия! — удивился я. — Причем неумелая, примитив какой-то...

— Верно, копия с Тропинина. Писал художник-любитель, но сколько любви к Пушкину!

И действительно, все было выписано самым тщательным образом — и лицо поэта, и одежда. Я обратил внимание, что копиист почему-то особо “выточил” массивный золотой перстень на большом пальце Пушкина.

— Этот перстень с восьмигранным сердоликом, — стал рассказывать Феликс Евгеньевич,— магический. Он был подарен Пушкину в Одессе графиней Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой. В рукописи под стихотворением “Талисман” поэт сделал пять оттисков коронки этого перстня, служившего ему печатью для писем. После смерти Пушкина перстень попал к Жуковскому, в 1870-х годах — к Ивану Сергеевичу Тургеневу, а затем перешел к Полине Виардо, которая подарила его Пушкинскому музею при Александровском лицее.

Феликс Евгеньевич подробно рассказывал о пушкинском перстне, потому как эта история имеет продолжение. Оказывается, перстень был украден из лицейского музея вместе с несколькими рукописями. Рукописи нашлись, а перстень как в воду канул. Для музея сделали точную копию перстня и на этом дело закрыли. Однако для Феликса Евгеньевича этот вопрос, как говорится, оставался открытым. На сердолике пушкинского перстня была выгравирована древнееврейская надпись: “Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память”. Эта надпись служила Феликсу Евгеньевичу своеобразной памяткой. Снимок надписи он постоянно носил с собой в надежде, что хотя золотая оправа и может быть переплавлена, но камень, да еще с такой надписью, сохранится навечно. Надо только настойчиво искать. Перстень Ф. Е. Вишневский так и не успел найти, зато многое из того, что радует нас в экспозиции Музея А. С. Пушкина в Москве, добыто благодаря упорному поиску собирателя.

Тогдашний директор музея А. З. Крейн рассказывал мне, как однажды к нему прибежал, запыхавшись, Феликс Евгеньевич с радостной вестью, что он опознал в одном из комиссионных магазинов мебель из усадьбы Остафьево, принадлежавшей поэту П. А. Вяземскому, у которого в гостях часто бывал Пушкин. Упускать случай нельзя. Надо было срочно во что бы то ни стало купить остафьевский гарнитур. Музейщики — народ серьезный, обстоятельный. Прежде чем купить что-то, десять раз проверят-отмерят. И все-таки Вишневский убедил их, и мебель была куплена. Посетители могут видеть ее в одном из залов музея. А рядом в витринах и на стендах находятся уникальные вещи, подаренные Феликсом Евгеньевичем,— чашка с изображением великой трагической актрисы Е. С. Семеновой, искусством которой восхищался Пушкин, портрет Е. П. Бакуниной кисти О. А. Кипренского, портрет В. Ф. Вяземской работы Молинари, акварельный портрет друга поэта — декабриста И. Я. Якушкина, выполненный Н. И. Уткиным.