Новый Мир ( № 12 2008)

Одна из женщин обернулась.

— Женька, — сказала она, — боже мой, Женька!

Она тормошила его, трясла за плечи, трепала волосы, гладила по щекам.

Потом сказала:

— Ты ужасно выглядишь!

— Наверное, — сказал он. — А ты выглядишь просто классно. Здорово выглядишь.

Она была в каком-то другом платье, не в том, в котором... и причесана была по-другому, но, пожалуй, и все.

Ее подруга, высокая светловолосая девушка с большими белыми руками, наклонилась к ее уху и что-то сказала, но Ритка только отмахнулась, и та пошла по дорожке, прошла мимо старухи и скрылась в подъезде, оставив их одних.

— Где ты так испачкался? — Она ущипнула его за футболку. — Это что? Кровь? Ты поранился?

— Пустяки, — сказал он. — Это не моя кровь. Вообще случайность.

— Женька. — Она обняла его и прижалась лбом к плечу, руки у нее были горячие. — Как я рада, Женька! Ты вот… ох!

И тут же отпрянула, схватила его за руку и потащила к скамеечке под грибком. Он успел забыть, какая она подвижная, она не умела сидеть на одном месте больше минуты, не нервная, а просто быстрая, точно капелька ртути, просто живая.

Он сел на скамью, а она умостилась с ним рядом, глядя на него искоса, словно пряча какую-то тайну, она любила так смотреть, закинула ногу на ногу, поменяла ногу, повернулась к нему.

— Как ты тут? — спросил он, почувствовав, что горло сдавило изнутри.

— Хорошо. — Она сжала его руку, выпустила, разгладила ладонью юбку.— Неплохо. Как я скучала, Женька, как я по тебе соскучилась!

— Я тоже, — сказал он хрипло. — Я тоже.

Она на миг замерла, быстро обхватила его руками, поцеловала в ухо, оттолкнула, вернее, попыталась, но он держал ее крепко, ощущая под ладонью ее худое горячее тело, позвонки были гладкие, как морские камешки.

— Мне снилось, что ты рядом, — бормотал он. — Вот так, как сейчас, я думал, на этот раз не сон, это правда, на этот раз правда, а потом просыпаюсь, тебя опять нет, как я измучился, Ритка, как я измучился… Как это страшно, когда никакой надежды, никакого будущего, ничего. Кто мог знать, что все это… поправимо! Я думал, он соврал мне, до самого конца думал, что он соврал мне!

— Кто? — спросила она глухо, потому что прижималась лицом к его груди.

— Один человек.

— А! — Она отмахнулась, словно это было не важно и спросила она только так, для проформы. В ней появилась какая-то новая легкость, она перескакивала с темы на тему, как птица перепархивает с одной неважной ветки на другую.

— Шел и шел… не верил — и все равно шел.

— Что же ты так долго? — Она выскользнула у него из-под руки, укоризненно покачала головой. — Я ждала, ждала…

— Извини, — сказал он виновато. — Я… это не так просто, знаешь.

Он вдруг понял, что не знает, о чем с ней говорить. Можно упоминать ее нынешнее состояние или нет? Что она сама о себе думает? Например, о том, почему оказалась здесь, почему его не было вместе с ней.

— Это очень просто. — Она отодвинулась и глянула на него, сузив глаза. — Мы бы могли прийти сюда вместе. Ты мог прийти со мной вместе. Я знаю, тут многие так делают.

— Я…

— А, ерунда! — Она снова махнула рукой. — Главное — ты здесь!

— Да, — сказал он медленно. — Я здесь.

Чем она здесь вообще занимается? Вот эта ее подруга — они куда-то ходили вместе. Куда? Ерунда, меня не было восемь лет, даже больше, как-то она ведь должна была строить свою жизнь… Хотя “жизнь” в данном случае неправильное слово. Ну, свое пребывание здесь. Какие-то знакомые? Друзья? Восемь лет — это ведь много. Или здесь время бежит по-другому? Она ведь совсем не изменилась.

— Я так соскучилась, Жека. — Она снова перебросила ногу на ногу, ухватила его за руки, прижала его ладони к своим щекам. — Так соскучилась.

— Да, — сказал он. — Послушай, а… где малыш?

— Какой малыш?

— Ладно. — Он покачал головой. — Не важно.

Это милосердно, подумал он, наверное, это милосердно. Тем более —

я же собирался забрать ее. Только ее. Он сказал, можно только ее, малыша нельзя. И если бы они помнили друг друга, если были бы вместе? Господи, я бы не смог. Я бы лучше сам остался. Кто бы это все ни устроил, он, этот кто-то, по-своему милосерден.

Стайка воробьев слетела в песочницу и стала возиться грудками в пыли, и он машинально подумал, что, наверное, будет дождь. Вдали гудела трасса.

— А как мы купались ночью, помнишь? — спросил он. — И нас чуть не арестовали пограничники.

— Да. — Она держала его за обе руки и смотрела ему в глаза. — Море светилось. Светящаяся пена набегала на берег, по всему берегу — светлая полоса. Море темное, небо темное и одна светлая полоска поперек всего. Прожектор водил лучом по небу. Как палец.

Она больно нажала на обрубок мизинца, и он, не желая убирать руку, сказал:

— Осторожнее. Наверное, еще не зажило как следует.

Она удивленно взглянула на него. Ресницы у нее были большие и мягкие, словно крылья бабочки. И ни капли краски.

— Ты что? У тебя всегда так было. Ты еще рассказывал, как упал с велосипеда в детстве на донышко бутылки, оно в кустах, розочкой, ну знаешь.

— Может быть, — сказал он неуверенно.

— Когда я тебя в первый раз увидела, — сказала она, — у Аглаи, я сразу подумала, вот это мой. Вот это для меня. А ты еще был с этой, с дылдой, помнишь. И я была с этим… И я спросила, где ты потерял палец, а ты сказал, что упал с велосипеда. И я пошла на кухню делать бутерброды, а ты пошел мне помогать, и мы стали целоваться, а потом эта твоя вошла, увидела, стала кричать, плакать и ушла. А мы остались.

— Да, — сказал он. — Некрасивая была история.