Новый Мир ( № 12 2008)

— Хорошо, — сказал он и закрыл глаза, ожидая боли. Но вместо этого что-то ударило его по глазам. Только миг спустя он понял, что это —

яркий свет, вспыхнувший в помещении, сопровождаемый каким-то мягким звуком, словно хлопаньем крыльев. Открыв глаза, он увидел, что он находится в просторном зале, уставленном скамьями, и на этих скамьях сидят песьеголовые и хлопают в ладоши, словно одобряя особенно удачную сцену спектакля. По стенам горели факелы, гораздо ярче, чем можно было ожидать от освещения такого рода.

— Всем спасибо, — сказал псоглавец. — Можете идти.

— А палец? — тупо переспросил он.

— Зачем он нам? — сказал псоглавец. — Пусть будет у вас.

Он встал.

— Вы не проводник, — сказал он. — Вы… просто злобное чудовище, которому нравится издеваться над тем, чего вы не можете понять.

— Я не проводник, — сказал псоглавец сурово. — Я судья.

Он тоже встал и оказался очень высоким, острые уши отбрасывали на стену странную рогатую тень.

— Проводник скоро будет, — сказал он и неторопливо направился к двери, вдруг открывшейся в одной из стен. — Ждите, проводник скоро будет.

Песьеголовые в зале переговаривались, шумели и двигали скамейками, никто больше не обращал на него внимания. Он вышел следом за судьей; снаружи расстилался все тот же унылый пейзаж, в ближайшей землянке, освещенные красным пламенем, двигались фигуры, он видел, как собакоголовая женщина ухватом снимает горшок с огня. Он сел прямо в пыль и закрыл глаза. Но тут же открыл их, словно по какому-то внутреннему побуждению; Инна брела по направлению к нему, лицо у нее было бледным и заплаканным.

Он подошел к ней, и она вдруг уткнулась к нему в грудь и разревелась уже открыто, захлебываясь плачем.

— Ну ладно, — сказал он неловко. — Ладно.

Она всхлипнула, вытерла нос рукой и помотала головой, чтобы осушить слезы.

— Что они… чем они?.. Тоже угрожали, что отрежут палец?

— Палец? — удивилась она. — Нет. Ох, когда этот начал спрашивать… я не думала, что…. Я думала, я… Он сказал... — Она вздрогнула и вновь разревелась. — Он сказал, что Юрка попросился в Афган из-за меня. Что я не давала ему… дышать свободно, душила своей… любовью, что это вообще не любовь — эгоизм, и я…

— Инна, — сказал он, — любовь — это вообще эгоизм. Ну, если это… альтруизм, еще хуже, жертвенность очень тягостна для того, ради кого жертвуют, а…

— Он так и сказал, — всхлипнула она.

— Инна, это просто очередное испытание. Вы же понимаете, они все время… пробуют нас на прочность. Они поведут нас, вы не сомневайтесь.

— Не в этом дело, — сказала она грустно.

— Я тоже... — Он неловко обнял ее, чувствуя, как намокает футболка от ее слез. — Я тоже… Когда я шел сюда, я был уверен… все было очень просто. Я знал, что люблю ее. Что хочу ее вернуть. Что тоскую, что моя жизнь превратилась… в череду бессмысленных действий, и вдруг появилась надежда. Как будто бы приоткрыли дверь. А там за дверью свет и голоса, понимаете? А теперь… я думаю, вдруг я не из-за любви? Вдруг я из-за вины. Ведь… были моменты, когда я ее ненавидел, Инна. Когда я хотел ее убить.

— Не говорите так, — сказала она быстро.

Он молчал, вдруг сообразив, что обнимает женщину, которая немногим старше его. Но вместо того, чтобы отстраниться, прижал сильнее. Она была горячая и мягкая, ее волосы лезли ему в рот.

— Вы… что? — Она уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь высвободиться. — Пустите.

Но он продолжал прижимать ее к себе в отчаянном и безнадежном порыве.

— Инна, — сказал он, — может быть… мы не то делаем, Инна? Мы с самого начала делали не то? Здесь, за рекой, ничего нет. Только смерть.

А мы зачем-то пришли сюда, и дорога меняет нас, и даже если мы сделаем все, что намеревались, радости все равно не будет, Инна. Как мне жить с ней? Как мне жить с собой?

— Вы с ума сошли? — Глаза у нее сделались узкие и злые.

— Пойдем назад, — сказал он. — Пойдем вместе. Мы… научимся жить тем, что есть, нам будет легче вдвоем. Легче, потому что мы знаем, как это бывает. Мы будем помогать друг другу.

Она размахнулась и ударила его ладонью по лицу. Рука у нее была маленькая и крепкая.

— Сволочь, — сказала она. — Пусти, ах ты тварь!

Он разжал руки.

— Простите, — сказал он. — Простите.

— Из-за вас нас теперь не поведут. — Она в бессильной злобе сжала кулаки. — Вы передумали. Вы струсили. Я так и знала. Слабак! Мямля, слабак, ничтожество, я, когда тебя увидела, сразу поняла, что толку не будет, что от тебя будет один только вред, одна только беда. Жалкий, ничтожный… тебя, наверное, в школе били. Били, да?

— Господь с вами, Инна, — сказал он сухо.

— Твоя распрекрасная жена, она ведь вытирала об тебя ноги! А тебе нравилось, ага? Когда над тобой смеются в лицо, когда обманывают… почти открыто. Она наверняка тебе изменяла, признавайся! А ты знал. Признавайся! Нет, ну признавайся!

Он вдруг ощутил страшную усталость, такую тяжелую и всепоглощающую, что у него не осталось сил ни возражать, ни оправдываться.

Он отошел, отвернулся и стал смотреть, как за холмами-жилищами восходит месяц. Месяц был красный и убывающий. Если как буква “С”, значит, старый.

Я так и не понял, с какой скоростью здесь бежит время, подумал он. И бежит ли вообще.

— Пора, — сказал псоглавец.

Он стоял рядом, высокий, Инна была ему по плечо. Из-под долгополой рубахи торчали мосластые, поросшие шерстью ступни, в лапе он сжимал дорожный посох, высокий, с рукояткой крючком.

— А можно так, — спросила Инна тоненьким жалобным голосом,— можно так, чтобы по отдельности? А то он мешается все время.

— Не дури, женщина, — сказал псоглавец. — Я два раза взад-вперед ходить не буду.

— Вы не хотите со мной идти, потому что боитесь, что я прав, Инна,— сказал он.

— С такими мыслями вам вообще незачем туда идти. — Она посмотрела на него исподлобья. — Идите лучше назад. А что? Очень даже. Найдете себе… другую… еще… лучше.

— Уймитесь, — сказал он устало. — Лучше скажите, где ваш чемодан.