Новый Мир ( № 12 2010)
Шрифт:
Сизый туман заварной,
Ласточкой прянет под купол
Чья-то душа надо мной.
И отзовутся на это
Чуткие колокола
Ей, что в обители света
Чистую радость свила.
Поэт-трубочист
В. Бекетову
Мой друг для меня и красив и речист,
Хоть
Единственный в мире поэт-трубочист,
Печных дымоходов избранник.
Он к ночи затрушен седою золой,
Им деток пугают: де, черный и злой,
Бесчинствует нрав его вражий;
Де целыми днями, и в стужу и в зной,
Он вымазан жирною сажей.
Он в трубах поет, он шурует в печах,
На нем не еноты, а выдра.
Он стонет, застряв между стенок в плечах,
Когда не поправишь цилиндра,
Руки не просунешь, кирпич изотрешь.
А если на крышу он вылезет все ж,
Пойдет, громыхая по жести,
Мол, в доме случится грабеж и правеж
Не то что на выбор, а вместе.
Но, полноте, дети, не верьте вранью,
Услышьте: к вам счастье стучится.
Поэта узреть — как проснуться в раю,
Тем паче — узреть трубочиста.
И радость сия велика-велика…
Нас Лета отмоет — чумная река,
Нам кинет Харон полотенце,
Когда среди всех различит чудака
С лазурной улыбкой младенца.
Пусть бардов почти не осталось теперь,
В почете задор рифмотворца,
А чистильщик труб ископаем, как ерь,
Он в нетях, и нет ему солнца, —
Поэт-трубочист! — как далек небосвод…
Мы все избегаем докучных теснот,
Нас манят простор и свобода,
Но светлым сердцам не убавит свобод
Колодезный мрак дымохода.
Ночь Рождества
Друзья оглашали вечернюю тишь,
Гуляя, как прапор в каптерке,
И черную корку за кружкой, как мышь,
Гоняли по смятой скатерке.
Ты помнишь тот флигель на спуске к Трубе,
Пронзительный голос трамвая?
Я в зиму распахивал окна тебе,
Счастливый билет отрывая.
Сумел нам сочельник снежку натолочь,
Проглянул и месяц-разбойник,
Когда головами в раскрытую ночь
Клонились мы за подоконник.
Греми же, вагон, закусив удила,
Срывайся под горку ретиво.
Пусть, снег по бокам прожигая дотла,
Безумствует рыжая грива.
Высоко-Петровский молчун монастырь
Поодаль чернеет устало.
Рождественской ночи оконная ширь
Его не признала устава.
Скажи мне, душа, как занес тебя Бог
В столицу метельного стана
Оттуда, где Лия сплетала венок
Над светлой струей Иордана;
Оттуда, где каперсом дышат холмы,
Где месяц встает над оливой,
В морозные хрусты московской зимы —
Далекой и самой счастливой?
Безбожница, старая сводня Москва,
Гремящий под окнами коник.
Любовью объятая ночь Рождества
И белый, в снегу, подоконник.
Буксир
Марии Смирновой
Опускайся все глубже, все ниже
В прокопченную седость мансард,
Сероватое небо Парижа.
Что за дело — ноябрь или март?
И теряйся в каштановой сени,
Под мостами в сгустившейся мгле,
И скользи невесомо по Сене,
Отражаясь в толченом стекле.
Пусть осанистый и басовитый
Нас приветствует старый буксир,
Серых чаек встревоженной свитой,
Как рукою, махнувший на мир.
Что искать-де пестрот да соблазна,
А, насытившись, новых пестрот?
Посмотрите, сколь разнообразно
Эта серая гамма цветет.
Как морщинится сизое знамя
Поколебленной ветром воды;
Как мелькнет желто-серое пламя
Заигравшейся в прятки звезды.
Я припомню палитру Серова,