Новый Мир (№ 2 2010)
Шрифт:
Пенье слабых небесных сил.
Дым тягуч. Это просто случай,
Что не брился и не курил,
Отвлекался на что попало
И читал по складам твой бред,
Зарывался под одеяло,
Чтоб избавиться от примет.
Но в тебе я другую видел —
Ту, обжившую
Что, жалея, желает выйти
Этой жалости на простор.
Боль больнее чужой, а злоба —
Как роса на цветах, и пусть
Ты в словах заблудилась, чтобы
Знать безумие наизусть.
И тебе коридор не тесен,
И подругам твоим в рванье.
Если скажешь, что день чудесен,
Сколько верного во вранье.
Будем все хороши и благи.
Не гуляй промеж ребер, снег.
Ну а я что? Кусок бумаги,
Перевёрнутый человек.
Психея
Психея-бабочка узоры перечтёт,
Случайно их перебирая,
Сличая крыльями прохладными, но вот
Уже за ней спешит другая.
Какая драма здесь, какая суета,
Какой порок необъяснимый,
Что эта та — почти уже не та :
Размыт и скошен первый снимок.
Держи фасон, а грешница-земля,
Венок свивая, развивая,
Укрытье даст. Но комната не зря
Стоит пустая, неживая.
Всё по углам и гнусно и темно,
Насельница устала и сердита,
И злой Амур опять идёт в кино
На фильм про нового бандита.
Дачи
Свежая наволочка пахнет махрой папиросной.
Глотаешь воздух, как рассол огуречный.
Гуляешь зарослями с девочкой-переростком.
Это надел соседа. Этот — мёртвый и поперечный.
Мальчика от девочки отличать не умеешь —
пи-пи приспичит: сидя — она и ты, это высшая солидарность.
Звать, как ее, не знаешь. Полиной, Калиной, Рябиной…
А под окошком немец, а за окошком месяц.
Что-то, наверно, есть в том, что мы ниже, глуше,
нас поставили в очередь, прикололи иголкою
бабочкины крылья,
выдали номерки — мамочкины,
но в темноте по уши
мятною зеленью, словно родных, укрыли.
* *
*
Анатолию Кобенкову
Обернуться — не значит вернуть
Ту же улицу, Тихвинку, рюмку,
Жало Шпиля, пронзавшее грудь,
Отворявшее кровь недоумку.
Будет Толя, и он объяснит,
Что и как я рассыпал на взлёте
Возлежавших со мной аонид —
Колким бисером на обороте…
* *
*
То, что мы не сумели, про то не сказали.
А тяжелая муза со свитком в руке
Стала мутной звездой подмосковной печали
И мелькает, мельчает, двоится в реке.
Так слова к нам текут через брошенный воздух,
Оставляющий право держаться минут,
Что короче других, за которые роздан
Бескорыстной любви неоплаченный труд.
Есть проточная проза, прозрачная проза,
И тяжелая ветка, и слабость её,
Зарастающий сад, где пока что не поздно
Всё списать на везенье и зренье свое.
Скупой рыцарь
Долгопят Елена Олеговна родилась в Муроме Владимирской области. Закончила сценарный факультет ВГИКа. Печатается в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Дружба народов” и др. Живет в Подмосковье.
Рассказ
Глава 1
Потрепанный и затертый, с потемневшими, расслоившимися углами.
Казалось, ему лет сто, а его владельцу, должно быть, сто двадцать, он восстал из мертвых и выкрал свой паспорт из музейной витрины. Маленький, горбатый, сморщенный человек. Как будто пылью припорошенный. Иван Фомич.
В паспорте значилось, что ему сорок пять лет. Всего-навсего.