Новый Мир ( № 6 2007)

17 Порудоминский В. И. Болдинская осень. М., 1974, стр. 276.

18 Отмечено В. И. Порудоминским. — Там же.

19“А. С. Пушкин в воспоминаниях современников”. В 2-х томах, т. 2. СПб., 1998, стр. 111.

20Розанов В. В. Итальянские впечатления. — В его кн.: “Среди художников”. М., 1994, стр. 113.

21 Цит. по кн.: “„Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени”. Составитель В. С. Непомнящий. М., 1997, стр. 173 — 174.

22 “Рукою Пушкина”, стр. 217.

23 Впервые отмечено в работе: Лернер Н. О. Трагедия зависти. О “Моцарте и Сальери” Пушкина (1921). — В кн.: “„Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени”, стр. 125.

24 Булгаков С. “Моцарт и Сальери”. — В кн.: “Пушкин в русской философской критике”, стр. 265 — 266.

25 Одно из рукописных авторских названий “маленьких трагедий” — “опыты драмматических изу­чений”.

26 См. об этом: Беляк Н. В., Виролайнен М. Н. “Моцарт и Сальери”: структура и сюжет. — “Пушкин. Исследования и материалы”. Т. XV. СПб., 1995, стр. 109 — 110.

27 Подробно о “праздности” у Пушкина см: Сурат И. Заметки о пушкинском словаре. — В кн.: “Vittorio. Международный научный сборник, посвященный 75-летию Витторио Страды”. М., 2005, стр. 465 — 471.

28Впервые на связь “Моцарта и Сальери” с этой пушкинской фразой из статьи “О втором томе „Истории русского народа” Полевого”, написанной той же Болдинской осенью 1830 года, указал Д. Устюжанин; см. в кн.: “„Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени”, стр. 459.

29 Битов Андрей. Воспоминание о Пушкине. М., 2005, стр. 7.

30 См. слова Пушкина в передаче М. П. Погодина: “У меня кружится голова после чтения Шекспира, я как будто смотрю в бездну”. — В кн.: “А. С. Пушкин в воспоминаниях современников”. В 2-х томах, т. 2, стр. 19.

31 Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984 (“Литературные памятники”), стр. 53.

32 Эфрос А. Рисунки поэта. М., 1933, стр. 87 — 88.

33 Французский текст см.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. Драматические произведения. [Л.,] 1935, стр. 543.

34Впервые на это в связи с “Моцартом и Сальери” обратил внимание В. Резников. — См. в кн.: “„Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени”, стр. 539.

35“Словарь языка Пушкина”. В 4-х томах, т. 1. М., 1956, стр. 467.

36Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х томах, т. I. М., 1981, стр. 348.

37“А. С. Пушкин в воспоминаниях современников”. В 2-х томах, т. 2, стр. 17.

38“Рукою Пушкина”, стр. 213 — 214.

39“Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина”. В 4-х томах, т. 2. М., 1999, стр. 121.

40 См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. Драматическиепроизведения, стр. 528 — 529.

41 “Journal des Dбebats Politiques et Littбeraires”. Paris, 1824. Samedi, 17 avril. (Скорректированный и восполненный нами перевод М. П. Алексеева в его комментарии к т. 7 Собр. соч. А. С. Пушкина.)

42 См. материалы, собранные в комментарии М. П. Алексеева: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. Драматические произведения, стр. 526 — 529.

43“Рукою Пушкина”, стр. 216.

44 Из книжных источников называют прежде всего предисловие Бомарше и его посвящение Сальери при тексте оперы “Тарар”, написанной ими в соавторстве; см. об этом в комментарии М. П. Алексеева, стр. 535 — 537. Об источниках см. также: Кац Б. А. Неучтенные источники “Моцарта и Сальери”. (Предварительные заметки.) — В кн.: “Новые безделки”. Сборник статей к 60-летию В. Э. Вацуро. М., 1995 — 1996, стр. 421 — 431.

45 На это проницательно указал Д. Дарский — см. в кн.: “„Моцарт и Сальери”, трагедия Пушкина. Движение во времени”, стр. 111.

46Сопоставление этих двух случаев см.: Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999, стр. 24, 43.

47 “А. С. Пушкин в воспоминаниях современников”. В 2-х томах, т. 1, стр. 188 — 189.

48См., например, две последние работы Н. Н. Мазур о лирике Пушкина: Мазур Н. О мышиной беготне, Пушкине, Марке Аврелии и об условно-функциональных контекстах. — В кн.: “Шиповник”. Историко-филологический сборник к 60-летию Р. Д. Тименчика. М., 2005, стр. 250 — 260; Мазур Н. “Брожу ли я вдоль улиц шумных” и стоиче­ская философия смерти. — В кн.: “Стих, язык, поэзия. Памяти М. Л. Гаспарова”. М., 2006, стр. 343 — 372.

Немотивированность бытия

Ирина Мамаева. Земля Гай. М., “Вагриус”, 2006, 320 стр.

Место действия — периферийная глухомань государства, “самый дальний от райцентра поселок”, карельская деревня на озере, где все, по хрестоматийному исконному порядку, “крестятся и водку пьют”, — земли брошенные, вычеркнутые из общего движения рвущейся к прогрессу, стремительной жизни. Действующие лица — сельчане, обжившие пустошь, деревенская молодежь, молчаливо признающая превосходство над собой всякой “крутой” горожанки, пенсионеры и алкоголики, оставшиеся умирать на пепелище коммунистической стройки, затерянные, забытые в общем бедламе, как сама их земля. “Деревенская тематика” — многократно проработанная рудоносная жила, на-гора выдавшая все, на что, казалось бы, была способна, в творчестве как покойных, так и ныне живущих шестидесятников, — диктует ограничение сюжетного пространства и тематической перспективы: обнаружить здесь нечто новое означает никак не меньше, чем выйти на некий этапный, литературный и человеческий, уровень, — однако в случае с творчеством Ирины Мамаевой дело усложняется тем, что новизна эта сознательно подается как ретроспекция.

Новая жизнь, выбранная автором для переопределения реальности, непрерывно монтируется из смысловых вспышек, знаковых кадров, сформировавших память и психику того или иного действующего лица. В конце-то концов, следование пресловутой “деревенской тематике” в “Земле Гай” есть не смысл, но способ: авторская установка подачи человеческого материала, усугубление обыкновенности — то есть выбор такой точки места и времени, которая могла бы выступить моделью всего мироздания. Деревня подходит идеально — в качестве сгустка итога и первоначала одновременно, в качестве архетипа первоосновы — и вместе с тем наглядного доказательства краха, распада, расщепления всяких основ. Действие, разворачиваясь в деревне Куйтежи (“Ленкина свадьба”), в поселке Гай (“Земля Гай”), происходит, однако, и по ту сторону времени; вне этого второго плана реальность происходящего ничем не объяснима и уж тем более ничем не оправдываема — во всяком случае, если под оправданностью понимать привычное “мера за меру”, а под объяснимостью — логику причинно-следственной связи, вытекающую из закономерности общего хода вещей. Архетипичность ситуаций, куда вгоняет своих персонажей Мамаева: ситуация первой любви, ситуация рубежа, выбора, ситуация смерти — оттеняется экстремальностью внешних условий, ясность мотивировки перебивается яркостью кадра. Логическая конструкция сломана, сбита любимыми героями Мамаевой, подстраивающими мир под собственную систему координат; этот явный смысловой сбой, это странное сочетание искомой осмысленности бытия и ничем не прикрытого абсурда делает прозу Мамаевой необходимой читателю современной литературы в его попытках понять эту литературу и себя самого.

О первой повести Ирины Мамаевой “Ленкина свадьба” после ее выхода, сначала в “Дружбе народов”, а потом в третьем выпуске сборника “Новые писатели”, сразу заговорили. Заговорили оживленно, как о новом литературном открытии, и полемически: разброд мнений базировался в основном на якобы непонятном, открытом финале — то и дело ставились вопросы вроде “Знает ли Ирина Мамаева о Ленкиной смерти?”. Цитировать аргументы тех, кто был “за” Ленкину гибель, и тех, кто был “против”, не стану — важна не столько суть доказательств, сколько повод к возникновению этого спора, важно, что люди, искушенные в восприятии нынешней прозы, привыкшие к современной литературной чернухе, люди, которых никаким неблагополучным финалом не удивишь, нашли возможным поверить не в правду, а в вымысел, в фикцию, в предсмертный мираж героини; поверить не в реальность, а в то, что стояло за этой реальностью, — в собственный Ленкин и авторский, мамаевский, миф о круговой замкнутости и внутренней оправданности бытия. В “Ленкиной свадьбе” Ирина Мамаева пока что ведет себя осторожно, яркостью, самодостаточностью эпизодов восполняя шаткость основы, не давая почувствовать возможность разомкнутости этого самого круговорота, хотя мифическая семантика заголовка и пронзает внезапной ассоциацией, возвращением древнего образа — смерти как брака. Предельно бытовой материал, с которым работает автор, именно в абсолютности этого быта соприкасается с мифом; тайные смыслы, осевшие в подсознании, преодолевают, перекраивают текущую явь. Вообще говоря, в повести “Ленкина свадьба” как бы условными знаками намечается то, чему суждено когда-нибудь полнометражно — психологически, стилистически, философски — реализоваться; в заведомую, даже на первый взгляд преувеличенную простоту сознания героев встроено действующее сознание автора, как механизм, который в определенную минуту должен сработать.