Новый Мир (№ 6 2009)
Шрифт:
— Я всего лишь врач.
— Мистер Дойль тоже. Так как вы догадались, доктор Чехов?
— А как иначе вы бы оказались в гостинице глубокой ночью? Мне успели объяснить, что англичане почти сразу снимают бунгало.
— Господин Чехов, — веско ответил О’Хара, — ваше правительство совершенно зря не зачисляет врачей в разведку. Я прибыл на остров позавчера, а сегодня, как и вы, переселяюсь. Итак, до завтра. Я зайду за вами ровно в девять часов утра. В Индии пунктуальны только поезда и этнологи. Имейте хороший день. — Он хмыкнул, показывая, что так обойтись с идиомой может только
В сказках полагается задавать три вопроса. Последний за вами.
Он кивнул и, толкнув тяжелую вращающуюся дверь “Голь-фес” (ох уж этот акцент; запомни наконец: “Galle Face”), исчез.
Навстречу доктору Чехову по эспланаде уже бежали наперегонки рикши, лоснясь на солнце.
VI
О’Хара назначил молодому Стрикленду встречу под белым парусиновым навесом в кафе “Фонтаны рая”: южная сторона маленькой площади, в центре которой журчал фонтан со скульптурой, изображавшей свидание Рамы с Ситой. В самом кафе все обстояло благочинно, и джентльменам заходить сюда было не зазорно, название же и скульптура намекали на то, что за углом начинается улица не столь строгой репутации.
Час был самый жаркий; О’Хара любую погоду принимал равнодушно, а вот у Адама гудела голова — он еще не привык к тропикам. Кофе здесь подавали крепкий и горький до сведенных челюстей. Адам не выдержал и попросил сахару и молока; слуга-парс поклонился и заказ выполнил, но Стрикленд знал, что его репутация здесь погублена.
— Адам, — начал О’Хара, — я не могу понять, были вы правы или нет. И не смотрите на меня так. Размешайте сахар и пейте.
Адам отхлебнул из чашки, еле заставив себя отвести взгляд. Он готов был признать, что сморозил чушь, — кому и знать, как не мистеру О’Харе, — но что шеф окажется в недоумении, этого он не мог ни предвидеть, ни принять.
— Очень непростой человек, Адам. Очень. Доброе лицо, хорошая улыбка и жесткие глаза. Не холодные, именно жесткие. Да, конечно, опытные врачи все такие... но есть в нем что-то еще: он не просто смотрит, он запоминает, мысленно описывает — это ни с чем не спутать. — О’Хара сделал небольшой глоток и откинулся на спинку плетеного кресла. —
Я играл, особо не таясь. Если он и вправду агент, ему придется выходить на своих, так пусть уж считает, что перехитрил недалекого этнолога. Но. Я не могу понять, какую игру ведет он. Поэтому мне опять нужна ваша помощь, Адам. Сейчас я расплачусь и уйду, вы спокойно, спокойно допьете кофе — кстати, рекомендую здешнюю сдобу, — и пойдете на Райскую улицу.
Адам заморгал.
— Вы хороший мальчик, — продолжал О’Хара, искоса поглядывая на него, — но и хорошие мальчики посещают Райскую улицу, так что не хлопай длинными ресницами, о губитель сердец. — Последние слова были сказаны на хинди. — Найдете дом госпожи Ханифы — третий слева, под знаком лотоса, его содержит слепая старуха, уроженка
Лакхнау.
Конечно, Адам ее знал. И не потому, что... словом, не только потому, что... словом, всем было известно, что шеф год назад помог ей с обустройством заведения в благодарность за какую-то давнюю услугу.
— Закажете на час — простите, Адам, на два часа — девицу по имени Цветок Услады. Мне все равно, как она этого добьется, но: когда мистер Чехов постучится в любой из домов на Райской улице, отворить ему должна Цветок. Допрос с пристрастием, потом она немедленно идет в лесное бунгало, где ее ждем мы. Все ясно, мистер Стрикленд?
— Но... — Конечно, Адам видел на улицах Коломбо невысокую метиску, но не мог и подумать, чтобы... да и не по карману. — Но вы уверены, что Чехов пойдет на Райскую?
— Уверен. Не знаю, что он помнит из наших ночных посиделок, — никогда не пейте неразбавленный скотч в таких количествах, — но он поделился очень теплыми воспоминаниями о публичных домах во всех портах следования. Даже если это “легенда”, он позаботится о том, чтобы ее подтвердить. А скорее — просто “русская душа”: сразу рассказать
о себе чужаку что похуже — пускай тот потом не разочаруется. Деликатность в своем роде. — О’Хара пододвинул тарелку со сладкими аппами. —
Прекрасный здесь кофе, однако не мешало бы добавить корицы. В Калькутте...
VII
Если зажать левой рукой рот, а правой полоснуть по горлу, крови будет много, а шума чуть. Тело можно бросить в лагуну к черепахам и крокодилам, а можно оставить там, где его найдут поутру — и поймут намек.
VIII
Проституция — социальное зло (порок без сознания вины и надежды на спасение); однако неизбежное. Не надо брезговать жизнью, какой бы она ни была.
Если ты потерял невинность в тринадцать лет в дешевом таганрогском борделе, некоторые привычки останутся надолго. Всегда получать ту, кого ты хочешь; больше не брать ту, с которой тараканился; говоря о женщинах, цитировать кого-то: “низшая раса”; да и думать так.
А когда и если встретишь ту, которая окажется слишком близка, чтобы так говорить о ней, — завести роман с двумя актерками разом (у одной прозвище Жужелица, у второй даже прозвища нет), запутаться в этих трех соснах и сбежать.
Не главная, но причина.
Проституция хороша тем, что честна; казалось бы, Толстому это должно нравиться — и нравилось, судя по всему, пока силы были.
А если покупное тараканство еще и чисто — чего желать? Уж не семейной жизни.
Эта была чиста, точно как та японка в Благовещенске. Восточное обыкновение. Черна, конечно, как смертный грех, и днем, наверное, кожа отливает синью; роста немалого — глаза в глаза. И тем еще хороша, что иностранным языкам не обучена, — а нынешний ее клиент не так хорошо знает английский, чтобы вести с ней личные разговоры.
Поэтому больше объяснялись жестами — даже уговариваясь о цене; она, не выдержав, полезла в его портмоне, достала две не такие уж мелкие купюры, помахала ими и положила обратно: после, после. Не ломалась, не жеманилась — ни в чем.
А теперь молчали.
Прибыла2я, почти круглая луна висела между ветвями; огромный крылан картинно пересек ее диск: даже летучие мыши прониклись духом здешней слишком театральной природы. Бамбук, распушенный перьями, будто нарисован, светляки разлетаются искрами пиротехники, и орет за сценой хор древесных лягушек.