Новый Мир ( № 7 2005)

“ПОЛИТ.РУ”, “Рец”, “Российская газета”, “Русский Журнал”, “Складчина”,

“Спецназ России”, “Топос”, “Урал”

Александр Агеев. Пробовали, не понравилось. — “Газета”, 2005, 6 апреля < http://www.gzt.ru > .

“Уходят большие люди ХХ века, чуть-чуть задержавшись в ХХI. Как бы вот так: попробовали новый век, не понравился он им, и ушли. Папу Римского Иоанна Павла II имею в виду, разумеется. Не припомню такого, чтобы давно ожидавшаяся смерть возбудила столь непритворную скорбь миллионов. Хочется спросить человечество: как это у вас совмещается — то вы толпами идете на очередной еретический фильм о Христе, то ночь простаиваете в очереди, чтобы секундно проститься с усопшим понтификом? Или в кино ходят одни, а на поминки — другие? Вряд ли”.

См. также: Дмитрий Быков, “Зачем Папа” — “Огонек”, 2005, № 15, апрель <http://www.ogoniok.com>; Быков знает, зачем .

Борис Акунин. “Я могу варить из исторических сухофактов любой компот”. Беседу вел Кирилл Решетников. — “Газета”, 2005, 19 апреля.

“У меня с прозой Аксенова особые отношения. Когда-то, много лет назад, тексты этого автора были для меня очень важны. Они многое мне дали, многому научили. Я не хочу читать новые книги Аксенова — не потому, что подозреваю их в некачественности, а потому, что они наверняка совсем другие. Мне не нужны „другие книги Аксенова”. Я боюсь, что они повредят моим воспоминаниям о красивом фуражкине, затоваренной бочкотаре и поисках жанра”.

Юрий Андрухович. Город-корабль. Перевод с украинского Андрея Пустогарова. — “Вестник Европы”. Журнал европейской культуры. 2005, № 13-14 <http://magazines.russ.ru/vestnik>.

“<…> по территории города, по его выложенным брусчаткой и зацементированным холмам проходит водораздел двух бассейнов — Балтийского и Черноморского. Гребень этого невидимого ныне хребта расположен всего в нескольких сотнях метров от железнодорожного вокзала, или, как уместно произнести во Львове, дворца . Все воды к северу от этой линии текут в Балтийское море, а те, что южнее, — в Черное. <…> И Lemberg — название города на немецком — означает не совсем то же, что Leopolis на латыни, а Сингапур на санскрите. В этом можно усмотреть знак „водораздела” — город исповедует сразу несколько культур, целиком не принадлежа ни одной из них”.

Лев Аннинский. Александр Яшин: “Не отрекаюсь…” Из цикла “Засадный полк”. — “День литературы”, 2005, № 4, апрель <http://www.zavtra.ru>.

“Именно Яшин, как установили впоследствии историки литературы, становится сигнальщиком общего поворота советской прозы к деревенскому ладу. Он благословляет на этот путь лучшего своего ученика — Василия Белова. И ученик отвечает учителю проникновенной исповедью: „Выстоять, не согнуться учусь у тебя. Пока есть ты, мне легче жить. А ты? У кого учишься ты, кто или что твоя опора? Я знаю: быть честным — это та роскошь, которую может позволить себе только сильный человек, но ведь сила эта не берется из ничего, ей надо чем-то питаться. Мне легче, я питаюсь твоим живым примером, примером людей твоего типа. У тебя же нет такой живой опоры. И я знаю, как тяжело тебе жить”…”

Антивозрождение России. Беседу вел Сергей Шаповал. — “Политический класс”, 2005, № 3 <http://www.politklass.ru>.

Говорит философ Сергей Хоружий: “Вспомним, что „фундаментальный предикат здесь-бытия” — смертность; стало быть, человек — не индивидуальный Иван Ильич, а человек как род, родовое бытие или существо (в философии этого совокупного человека иногда именуют условно, как в древней иудео-финикийской традиции, „Адам Кадмон”) — либо как-то изменит, избудет этот свой предикат, либо же умрет. „Изменит” — значит трансформирует, претворит себя в иной образ бытия, в Инобытие, и такое задание человек ставит себе в онтологической топике, только в ней. Выполнимо ли оно, может ли Адам Кадмон достичь в нем успеха — вопрос открытый даже для конфессионального, верующего сознания; но когда он покидает онтологическую топику, никаких вопросов о его жребии больше нет. Он уже не проблематизирует свою смертность, не пытается что-то с нею сделать, он принял ее — и получит смерть”.

Евгений Белжеларский. Эрастомания. — “Итоги”, 2005, № 14 <http://www.itogi.ru>.

“В „Жанрах” Акунин саморазоблачается. Если раньше его социальный эксперимент лишь угадывался под толстым слоем ретро и криминалистики, то теперь он просто бьет в глаза”.

См. также статью Аллы Латыниной в следующем номере “Нового мира”.

Владимир Березин. Великий советский андроид. — “Книжное обозрение”, 2005, № 15 <http://www.knigoboz.ru>.

В связи с книгой В. Демина “Циолковский” (М., “Молодая гвардия”, 2005): “У Циолковского было четыре агрегатных состояния. Одно состоялось и длилось при царизме — время аскетичных занятий науками и философствований в духе Бёме, когда, оторвав глаза от верстака, он видел в небе знамения. Следующее наступило в первые послереволюционные годы — когда Земля соскочила со своей оси и от Солнца оторвался кусок. Тогда все стало можно, и всякое „не может быть” сбывалось на каждом шагу. В свое третье состояние Циолковский пришел после смерти — когда страна искала исторической основы космическим полетам. Циолковский, и так-то удивительно хорошо вписывавшийся в советскую науку, тут оказался как нельзя кстати. Из лучших побуждений умные пропагандисты вырезали у Циолковского всего Космического бога, все мыслящие атомы и евгенику — и назначили Отцом русской космонавтики. Наконец, четвертое состояние Циолковского явилось широкой публике уже в тот момент, когда последний советский космический челнок погиб под стенами своего ангара — точь-в-точь как корабль аргонавтов. В этот момент вспомнили о Циолковском как о мистике. Потому что, когда разрушена иерархическая система знания, наступает великий час мистиков. Кто написал уравнение: Мещерский или Циолковский — никому не интересно. Теософия и спиритизм, будто радостная веселая пена, сопровождают подлинную демократию. Поэтому сейчас комментаторы просто возвращают Циолковского в его родную мистику”.

“Все бы это было хорошо, если бы этот русский космизм не объявлял себя наукой”.

См. также: Светлана Семенова, “Планетарный проект русского космизма” — “Завтра”, 2005, № 15 <http://www.zavtra.ru>.

Олег Богаев. Марьино поле. Пьеса в двух действиях. — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 4 <http://magazines.russ.ru/ural>.

Действующие лица: Серафима Федорова, 100 лет; Маша Иванова, 100 лет; Прасковья Гришина, 100 лет; и другие.

Владимир Бондаренко. Третий Некрасов. — “День литературы”, 2005, № 4, апрель.

“Я бы провел такую поэтическую цепочку: Николай Некрасов с его смелым расширением народного поэтического словаря, затем Владимир Маяковский с попыткой возрождения в России речевой поэзии и как завершение этого поэтического эксперимента — Всеволод Некрасов с поэзией конкретного слова, словесного повтора, с поэзией примитивного знака. И опять он как бы третий Некрасов в этой цепочке... Он чересчур хорошо знал русскую культуру, чтобы испытывать недостаточность в литературных традициях. Знал немецкую культуру, следил за мировыми новинками, но лишь для полноты ощущения развития поэзии. Он всегда был самодостаточен в своих поэтических поисках. Это уже младшее поколение андеграунда смело вошло в объятья западной славистики, отвернувшись от первичности славянского мира. А первые нонконформисты поэзии были частью и плотью русской культуры, продолжением одной из ее многочисленных традиций <…>”.

Здесь же — несколько стихотворений Всеволода Некрасова.

См. также: Владимир Губайловский, “Виноградная косточка” — “Новый мир”, 2002, № 10.

Андрей Борцов. Правда о русском национализме. — “Спецназ России”, 2005, № 1, 2, 3 <http://www.specnaz.ru>.

“В сущности, в России живут лишь следующие четыре категории населения: 1) русские, 2) желающие быть русскими, 3) дружески относящиеся к русским и 4) враги. Все прочие классификации не имеют никакого значения <…>”.

Виталий Брахман. Нравится — и все тут. — “Огонек”, 2005, № 12, март <http://www.ogoniok.com>.

О том, что вкусы не зависят от убеждений . “Ну конечно, Пастернак. Он был превращен едва ли не в главную эмблему русского либерального канона. Так что для критиков и ненавистников этого канона он автоматически стал злейшим врагом. <…> Как все это согласуется с пресловутым сталинизмом Пастернака, который, что ни говори, был ему стихийно присущ? Считать „сталинские” стихи Пастернака такими уж вынужденными биография поэта не позволяет. <…> А если почитать военную поэму Пастернака „Зарево”, то там вместо христианского гуманизма такая дисциплинированная и сосредоточенная ненависть к врагу, что любой скинхед позавидует. Сумбурный „Доктор Живаго” этого явно не перевешивает. <…> Читают, конечно, все больше про свечу на столе, которая горела. Но как бы то ни было, Пастернак остается советским поэтом. В этом нет ничего плохого. Это очень даже хорошо. Но для нашего интеллигента это не хорошо, а как бы не важно. Потому что ведь это же Пастернак. <…> С другой стороны, я знаю патриотов-неоязычников, лютых врагов христианства, которые обожают творчество рок-музыканта Романа Неумоева, несмотря на то что он поправославнее Кинчева. В этом и заключается одна из главных примет эпохи: в каждую голову инсталлированы две программы — идейная и эстетическая. За эстетической программой стоит еще одна, тоже идейная. Она как бы не работает, но от нее никуда не деться”.