Новый Мир ( № 7 2005)
Шрифт:
“Разговоры о „контроле над ядерным потенциалом России”, визит в Москву Кондолизы Райс, судя по всему, с теми же предложениями... Адекватный ответ с российской стороны сегодня может быть только один: „Если вы захотите прямо контролировать российский ядерный арсенал — попробуйте. Только в этом случае мы ни за что не ручаемся”. Даже если одна российская бомба в ходе „передачи ключей” куда-нибудь случайно потеряется или одна ракета откуда-нибудь случайно взлетит — любые ядерные упражнения Ирана и Северной Кореи (даже если таковые и впрямь имеют место), любые угрозы „Аль-Кайеды” (даже если таковая и впрямь существует) — действительно покажутся детским утренником. А расползание российского ядерного арсенала практически неизбежно в случае любой сколько-нибудь серьезной попытки педалировать здесь „оранжевую революцию”. Одним словом, как грозил сто лет назад Троцкий, „если
См. также: “Будущая оранжевая революция в России — это не классическая революция, объективно существующая в массовом сознании граждан страны. Более того, будущая оранжевая революция призвана аккумулировать в себе значительную часть негативной энергии общества, и это позволит сформировать новый спектр позитивных общественных ожиданий. Таким образом, оранжевая революция в состоянии отодвинуть на вполне определенное время новую классическую российскую революцию. Если за победой оранжевой революции не последует реальная трансформация политической и экономической системы общества, ведущая к позитивным изменениям в жизни граждан страны, то новая классическая революция не заставит себя ждать. В XXI веке тоже будет свой „1917 год””, — пишут Олег Маслов и Александр Прудник (“Бархатная революция как неизбежность” — “Независимая газета”, 2005, № 92, 13 мая <http:www.ng/ru> ).
См. также: Сергей Телегин, “На пороге „бархатной революции”” (аналитический доклад Интеллектуальному клубу “Стратегическая матрица”, Москва, Институт экономических стратегий, 31 января 2005 года) — “ИНТЕЛРОС — Интеллектуальная Россия”, 2005, № 1 <http://intelros/ru>.
Дарья Пономарева. Холостая стрельба: фильмы о Великой Отечественной. — “Апология”, 2005, № 1 (1), март.
“Возможно, поборник „чистого искусства” возразит: мы идеологией сыты по горло, и лучше, если никакой идеологии у нас в кино не будет. К сожалению, это невыполнимые требования для сюжетного кино <…>. <…> неидеологизированных фильмов интересующей нас тематики не бывает вовсе”.
Евгений Попов. Когда пролетарии плачут. Документальная проза. — “Вестник Европы”, 2005, № 13-14.
“Сергей Зверев, 25 лет от роду, бывший столяр-мебельщик IV разряда, а ныне помощник машиниста электровоза в грузовом движении, стоял майской ночью 2002 года на вокзале станции Пермь-2 и разговаривал с девушкой Светой на тему „опять от меня сбежала последняя электричка”, ибо жил он с матушкой Валентиной Алексеевной за городом. Тут к нему подошел незнакомый, но суровый человек в штатском и предложил предъявить документы…” Автор благодарит московский Центр правовой поддержки “Справедливость” за содействие в создании этих текстов.
Пособие для президентов. Беседовал Станислав Бенецкий. — “НГ Ex libris”, 2005, № 11, 31 марта.
Говорит Алексей Слаповский: “Если попытаться сформулировать, что почти невозможно, то я бы сказал так: [литературный процесс] это когда каждая новая книга пишется с учетом уже созданного в литературе. За каждой новой книгой есть некий ряд прочитанного, усвоенного, иногда даже впитанного, как бы из воздуха, данным автором. <…> Не бывает, чтобы авторы творили на пустом месте. Поэтому можно сказать, что литературный процесс — такое же объективное явление, как, скажем, земное притяжение. Литературный процесс есть потому, что есть жизнь”.
“Я тоже не против, если бы по моей книге сняли кино. Но не такое [как „Турецкий гамбит”]. Тут у меня сложные чувства: я радуюсь успеху режиссеров и продюсеров, радуюсь, что публика валом валит на отечественное кино, но успеху Акунина, врать не буду, не радуюсь. И не могу радоваться: при всем уважении к господину Чхартишвили заявляю прямо и, заметьте, без всякой злобы, а со спокойным осознанием того, что жизнь есть борьба: Акунин — мой классовый враг. Чем лучше ему, тем хуже мне. Заметьте и еще одну принципиальную вещь: пусть цветут сто цветов, в том числе и искусственные, как тот же Акунин, Донцова (уважаю опять же), Дашкова (и снова уважаю), но мне категорически не нравится, когда начинают поговаривать, что они-то настоящие цветы и есть”.
Пришествие хиджаба в Европу. Непредсказуемые угрозы демографического взрыва. Беседу вел Александр Рылов. — “Литературная газета”, 2005, № 16, 20 — 26 апреля.
Говорит руководитель Центра демографии и экологии человека РАН А. Г. Вишневский: “Сбережение генофонда европейцев, за что ратуют тамошние и отечественные националисты, не так важно на фоне задачи сохранения европейской культуры”.
Анатолий Прохоров. Телевидение: смутный субъект желаний. Беседу ведет Жанна Васильева. — “Искусство кино”, 2004, № 11.
“Об этом обычно мало говорят, но так называемое общество — это красивая, однако уже не работающая иллюзия. Общества как такового нет. <…> Каждый человек в течение каждого дня живет внутри десятка различных групп и сообществ — профессиональных, семейных, дружеских, конфессиональных, сексуальных, — в которые он включен. Практически каждый телефонный разговор погружает его в какую-то новую группу, с представителями которой он общается или раз в день, или раз в месяц. Таким образом, каждый человек имеет тонкую, ранимую, но очень важную групповую оболочку. Именно эту групповую оболочку и пытаются воссоздать телевизионные ток-шоу, которые показывают зрителям, какие типы общения осмысленны и эффективны, а какие — уже нет. Основное предназначение этих ток-шоу — всего-навсего (!!!) показывать (и тем самым предлагать) телеаудитории определенные социальные паттерны групповых взаимодействий в студии, а вовсе не выдавать на-гора какие-то варианты решений обсуждаемых вопросов, как это думают многие наши телевизионные ведущие, еще недавно работавшие „говорящими головами” маленького экрана”.
“<…> ТВ ничего не отражает, ТВ ничего не заменяет — ТВ создает реальность. Такую, какую считает нужным. Телевидение, бесспорно, является властной машиной, поскольку пытается осуществить власть над мыслями всего конгломерата групп и сообществ, то бишь по возможности обобществить их индивидуальные картины мира. <…> Люди просто не в состоянии увидеть, что обычные „человеческие машины”, то есть массовые организации-образования — армия, транснациональные корпорации, наши естественные монополии, национальная медиасфера, — могут иметь свои собственные желания, абсолютно не совпадающие с желаниями каждого из тех, кто входит в эти организации”.
“<…> если все начнут заниматься своим внутренним миром, то социум, лишившись уникального человеческого ресурса, быстро распадется, в чем отдельные люди тоже не заинтересованы. Для того чтобы все человеческие машины социума работали, они должны ежеминутно, ежесекундно поглощать наши психологические ресурсы. Основные из которых — внимание и собственное время. Это совершенно незаметные, но очень важные жизненные ресурсы, потому что как у каждого свое тело, так и время, и внимание у каждого из нас свое. Эти два громадных ресурса должны все время выплескиваться человеком наружу, предлагаться другим людям, объединенным в некие группы, сообщества и „машины”. И именно перед информационной машиной поставлена основная задача социализации человека — сориентировать потребителя на то, чтобы его ценности и ресурсы не были связаны с собственным внутренним миром, а были вынесены вовне, в общество, в так называемую „социокультурную реальность”. <…> Вместо „мировой деревни” мы оказались в какой-то всемирной медиаказарме, где все смотрят и говорят друг с другом про одно и то же. Мы притянуты информационными веревками друг к другу столь близко — нос к носу! — что в результате новостные подробности всего мира начинают перевешивать нашу домашнюю ситуацию, происходящую перед экраном телевизора. Мы крошим салат — смотрим телевизор, разговариваем с родными, но не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном. Мы слушаем сразу про то, что случилось на работе у жены, и про последствия наводнения в Европе. И оба этих факта мы благодаря собственной включенности в медиасферу воспринимаем чуть ли не как равные. Но в этом и заключается самый большой обман медиа! Ведь телеперсонажи, при всей их кажущейся документальности, только тени иного, на самом деле неизвестного нам мира. И сравнивать их с живыми людьми, находящимися рядом, — вещь опасная для ориентации в собственной жизни. Тогда человек перестает понимать, что для него значимо, а что — нет, а заодно и что истинно, а что — ложно. Присутствие медиасреды в нашей жизни — большая психологическая проблема. <…> Да, мы можем выключить телевизор. Но наше воспитание, образование и социальная жизнь построены таким образом, что мы не можем (и главное, уже не хотим) выключить нашу массмедийную оболочку. Выключение массмедийной среды обитания приведет к нашему выпадению из социальной жизни, что для человека, не собранного в самом себе, просто невыносимо. Психофизиологически невыносимо!”
Любовь Пустильник. Чехонте и Padre . К 145-летию со дня рождения А. П. Чехова и 180-летию со дня рождения А. Н. Плещеева. — “НГ Ex libris”, 2005, № 12, 7 апреля.
“Оба, и Плещеев и Чехов, мечтали побывать в Париже, и им удалось даже встретиться там в 1891 году”.
Вячеслав Пьецух. Баллада о блудном сыне. Отрочество. Юность и так далее. Два рассказа. — “Вестник Европы”, 2005, № 13-14.