Новый Мир ( № 7 2006)

— А что такого? Кому-то порядок нужно наводить. Я ж тут и атаман казачьего войска, и главный строитель, и художник.

— Сереж, да сколько же…

— Все, мамуль, все… — Санько вышел, и вскоре на дворе раздался визг циркулярки.

Оксана обернулась, посмотрела в окно. Поставила сковородку на плиту.

— Как ребенок, честное слово. Атаман, мафия… а сами видишь в какой развалюхе живем десятый год. Обувь чинит да горбыль с пилорамы на рейки распиливает. Ну, рыбы еще когда наловит, летом лекарственные травы сдает, осенью — шишку.

На стенах — пейзажи озера, написанные Серегой Санько на досках от посылочных ящиков, пара икон в углу. Помещение разделено на комнаты занавесками.

— Андрюха с Серегой похожие. Кровь играет, шуму много, жизнь кипит, а толку нет. Так-то они хорошие. Просто за ними глаз нужен. Вот Господь нас к ним и приставил охранителями.

— Да я вот и еду посмотреть, как он там. Немного хоть сделать что-нибудь…

— Муж-то давно у тебя умер? Андрей вроде говорил…

— Четыре года.

Оксана выложила в миску позолоченных маслом хариусов и опять замерла над плитой, спиной к Тане, глядя, как покорно лежит на сковороде новая партия.

— Иногда, Татьян, вот так подумаешь — не дай Бог. Не дай Бог одной с ребятёшками… Ты верующая?

— Да как вам сказать? Свечку поставлю иногда.

— А мне пришлось. Ведь не даст Он, не должен. А то они же и по озеру все время, и по тайге. Там шторм, там зверь, там еще что-нибудь…

Прошло три дня. Когда приехала машина, Серега опять раскатисто смеялся, размахивал руками. Но не взяли. Директор говорил о том, что им нужно еще ехать в Бийск, Барнаул, закупать солярку и продукты на кордоны, получать деньги в банке. В общем, смогут взять только в Кызыл-Озеке. Объяснил, как дотуда добраться.

И Таня на следующее утро снова надела рюкзак, взяла в одну руку сумку на колесиках, в другую — Лялину ладошку, и они к семи часам отправились на остановку. В обед оказались опять в Горно-Алтайске, купили булочки, нашли гостиницу и переночевали. Автобус на Кызыл-Озек отходил утром в шесть.

В “пазике” они были единственные русские.

— Тань, а почему тут одни иностранцы?

— Они не иностранцы. Они просто люди другой национальности, и у них свой язык. Алтайский язык.

— А папа умеет говорить по алтайскому языку? А мы долго будем ехать?

— Одиннадцать часов.

— Это долго? А расскажи опять про ту красивую женщину, которая ехала в тюрьму. Помнишь, мы вместе смотрели фильм? Там был такой мужчина на белом коне. Ты же рассказывала, как она ехала на Алтай.

— Это была Полина Гебль, и это был не Алтай.

— Я хочу такое платье, чтобы понравиться папе.

— Ты и так ему понравишься.

— Но он же меня бросил?

— Это, наверное, тебе твоя мама так сказала? — Таня некоторое время смотрела в окно. — Если бы он тебя бросил, то он бы не хотел, чтобы мы к нему приехали.

— А он правда хочет?

— Да. И ту женщину звали Полина Гебль. Она была француженка из довольно знатного, но обедневшего после революции рода, приехала в Россию со своим отцом. Служила модисткой, продавала женские шляпки на Кузнецком мосту. И Иван Анненков, тот кавалергард в белом, декабрист, ее полюбил. Его мать была против, она хотела более удачного брака…

— А она поехала в Алтай?

— Она отправилась за ним на каторгу в Сибирь. Нарожала ему детей. Он был сослан в Читинский острог. И потом сошел с ума, умер. Нет, вру, это Юшневский сошел с ума. Вообще, за декабристами отправились много жен — Муравьева, Трубецкая, Фонвизина…

— Как мы с тобой.

Таня засмеялась:

— Это, малыш, даже нельзя сравнивать. Им было гораздо труднее, чем нам. Это был настоящий подвиг. В то время дорога была очень долгая и трудная.

В автобус вошла русская женщина с полной корзиной шампиньонов, а за ней старый дедушка-алтаец. Он благожелательно глядел минут десять на корзину, потом спросил по-русски:

— Ты кого нарвала их? Кушать?

— Конечно, отец. Жареночка-то хорошая будет. Кого ж…

— Жеребец нассал, они и наросли. А ты кушать хочешь. Говна кушать…

— Ох, отец, я тебя не спросила. — Женщина звонко рассмеялась, сняла косынку и взъерошила редкие, белесые волосы. — Был бы у тебя муж военный, посмотрела бы я на тебя, каким бы ты говном питался.

— А папа военный? — спросила у бабушки Ляля.

— Нет, он просто уехал из Москвы и стал работать лесником.

В Кара-Озеке они прожили у Катуковых день и две ночи, ожидая машину. Это был поселок на три тысячи человек, районный центр, пахнущий дымом смолянистых лиственничных дров, мокрой травой утром и скотиной вечерами. Рядом с каждым домом стояли деревянные юрты — аилы, крытые рубероидом или иногда еловой корой.

Весь день шел дождь, и было сонное настроение. Они сидели в летней кухне, смотрели, как шумная, подвижная алтаечка Чечек в цветастом халате жарит на печке лепешки. На кровати иногда замирали рядком два ее пацана и девчонка в резиновых сапогах и бейсболке. Они смотрели, покусывая ногти, на Лялю и на ее бабушку, потом срывались с места, накидывая на бегу капюшоны, и выбегали на улицу, громко стукая дверью. Было слышно, как они что-то горячо обсуждают на крыльце по-алтайски.

— Ты давай ему жену ищи, — говорила Чечек. — А то нехорошо так — один сам себе живет, стряпает кого-то, стирает. Много ли настирает? Найди чистую, хорошую женщину, она за ним смотреть будет. Вон сосед его, Женька, женился на местной. Живут хорошо.

— Ну как же я ему найду? Он меня и слушать не будет. — Таня чувствовала себя немного скованно. — Я для него уже не являюсь авторитетом. Он уже взрослый, у него свои, независимые взгляды и вкусы.