Новый Мир ( № 7 2009)

Семья договаривается, что брат Боря отправится к родственникам под Мезень, а Лёна — переждать смуту к отцу. Мама Леонова, Мария Петровна, еще надеется, что все устроится и утрясется. По уговору с матерью Леонид собирался вернуться назад осенью, чтобы поступить на медицинский факультет Московского университета.

Как мы видим, он еще не думал связывать жизнь с искусством, будь то ремесло литератора или художника.

Леонид едет в Архангельск, а всерьез вернуться в Москву ему удастся лишь через несколько лет, перед тем исколесив половину России, от Белого до Черного моря.

5. Год поэтический

Жила новая семья Леонова-Горемыки в двухэтажном деревянном доме купца Тимофеева. Жена Максима Леоновича относилась к Лёне даже с некоторой нежностью, видимо, чувствовала и свою вину за распавшуюся семью.

На работу отец с сыном ходили пешком: до редакции было пять минут. Фасадную часть добротного каменного здания, выходившего на Соборную улицу, занимало отделение Русского банка внешней торговли, а в двухэтажной пристройке во дворе помещались редакция и типография газеты.

“Северное утро” в силу материальных причин закрылось, но Максим Леонович нашел возможности для того, чтобы самому и в качестве издателя, и в качестве редактора незадолго до приезда сына начать выпуск другой газеты. Он переименовывает ее в “Северный день”. 15 января 1918 года выходит первый номер издания.

Теперь настроение у Максима Леоновича совсем иное: и следа нет того ликования, что испытывали все год назад, когда произошедший в стране переворот на страницах его газеты именовали “чудом”.

“При тяжелых условиях современного нестроительства России, приходится нам приступать к изданию нашего нового молодого органа. Вовлеченная в ужасную четырехлетнюю, беспримерную в летописях человеческих бойню, наша исстрадавшаяся родина вконец разорена...” — так выглядело обращение к читателю в первом номере.

Добравшийся до Архангельска Леонов вскоре освоил все смежные профессии в газетном деле: он и корректор, и наборщик, и печатник, и журналист, и заведующий театральным отделом.

(Исследователь творчества Леонова Валентин Ковалев сосчитает, что за годы работы в газете Леонов, помимо стихов и прозы, опубликует 40театральных рецензий, 2 рецензии на книги, 2 статьи о художниках, 1рецензию на симфонический концерт, 1 рецензию на лекцию столичного лектора и 2 некролога.)

Пока же “Северный день” пишет об отделении Украины, о вооруженном подавлении забастовок в других городах страны — и вину за все это возлагает, естественно, на новую власть.

В одном из мартовских номеров “Северный день” возмущенно сообщает: “Русско-финляндский договор характеризует еще ярче, чем брестский, отношение Советской власти к русским интересам”. И далее: “Согласно параграфу 15 финско-русского договора, подписанного 1 марта, „в полную собственность” Финляндии поступает территория на Севере, принадлежавшая до сих пор России”.

Издатели газеты считают своим долгом сказать: “Переживая такое тяжелое время — время смуты на Руси, нельзя не отметить одного факта. Кому мы, граждане гор. Архангельска, обязаны за наше городское спокойствие? <...> Чья сильная рука сумела удержать и удерживает толпу, готовую ежеминутно перевернуть все вверх дном? <...> За все это мы обязаны нашим товарищам и гражданам матросам”.

Вместе с тем “Северный день” позволяет себе опубликовать и обращение патриарха Тихона “О событиях дня”: “Тяжелое время переживает ныне Святая Православная Церковь Христова в Русской земле: гонение воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви Христовой всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийства”.

В мартовские дни в Архангельске проходит крестный ход, в котором участвуют и Леоновы. Газета пишет: “...многочисленный крестный ход показал, что православный народ любит свою веру и свято чтит свои обычаи”.

Взгляды Лёны и его отца того времени можно определить как правоэсеровские, при том, что “правые эсеры” уже находились с большевиками в конфронтации, а летом 1918 года решением ВЦИК представители этой организации будут исключены из Советов всех уровней.

Но не будем забывать, что в самом Архангельске все это время сохранялась старая структура администрации. Действовала городская управа, и влияние правых эсеров и меньшевиков в местном совете было очень серьезным, что до поры до времени сдерживало большевиков в их деяниях.

Жизнь в Архангельске день ото дня становилась все труднее. Горожане начинают бедствовать и голодать. Царит невнятица с деньгами. Леоновская газета пишет, что архангельские торговцы не берут “керенки”, крестьяне же просто гонят покупателей с “керенками” прочь. Забавно видеть, как на одной и той же странице “Северного дня” интеллигентные дамы подают объявления о поиске места бонны и тут же публикуется обращение к товарищам солдатам: “Назначено экстренное наше собрание”.

21 марта 1918 года на первой полосе “Северного дня” появляется стихотворение Леонида Леонова “Хоругви”. Написано оно, судя по всему, по впечатлениям недавнего крестного хода.

Хоругвь, как известно, — особый вид знамен с иконами, носимых на длинных шестах во время крестных ходов.

Начинается стихотворение на высокой ноте: “Да. Я знаю, / В твоих первых походах / Окровавлены будут хоругви твои, / И от края до края без начальных исходов / Лебединая стая / Пронесется вдали. / Но за первые стоны / Будет песен так много… / Будет первою правдою ложь. / И в пути твоем белом будут тоже уклоны…”

Дальше стихотворение начинается путаться, сбиваться с ритма и заканчивается совершенно невнятно: “Будет новое нет. С вензелями твоими / Будет снова хоругвь моя. / Узорная. / Твоя”.

Однако если посмотреть, какое стихотворение напечатано над текстом Леонида Леонова, замысел публикации станет чуть яснее. Выше опубликован Федор Сологуб с откровенным плачем: “Умертвили Россию мою,/ Схоронили в могиле немой! / Я глубоко печаль затаю, / Замолчу перед злою толпой: / Спи в могиле, Россия моя, / До желанной и светлой

весны!”

Леонов нарочито заплетающимся слогом пишет о том же, что и Сологуб: об исходе лебединой России, о крови, пролитой ею, о ее нежданной смерти и о неизбежном воскрешении — в пору той самой желанной весны, когда можно будет вновь поднять узорные хоругви.