Новый Мир ( № 7 2011)

Кто бы мне объяснил, почему Старуха с косой в тот раз отступилась?

Потянулись будни. Не без будничных приключений.

Посылочная. В ней у Белинкова хранился запасец харчей, рассчитанный до нового московского подарунка. Пойти за ним не хочет. Лежит молчаливый, погасший. Знает, конечно, что молдавский учитель с литературной фамилией — Белинский, выдававший зэкам их кровные ящики (не в барак выдававший, а к своему прилавку, чтобы здесь же взяли головку чеснока, отрезали шматок сала), — что Белинский пойдет мне навстречу. Я взял ящик и доверенный на минуту кухонный нож. Справа подходит незнакомец. Гадаю: из нового этапа? Незнакомец властный.

— Отрежь кусок… банку давай…

У Белинского глаза округлились.

— Иди, иди, дорогой, из тебя кусков столько получится, что ящиков не хватит.

Бывший учитель неплохо знал Майкудук. Недавно был свидетелем небольшой сценки…

В лагерь пришли посылки. Почта не доставляла их адресатам по мере поступления в Караганду. Она их, видимо, копила в закромах, пока не представлялся случай загрузить кузов полуторки или отправить попутную телегу.

Однако сидящему в карцере наслаждаться дарами близких запрещалось категорически. Карцерная норма — пайка, кипяток, супчик раз в три дня. Никаких разносолов. Когда наказанный выползет из карцера, тогда получит право на них претендовать. Но расписаться в ведомости, что почта груз адресату доставила, Закон требовал.

Оттого и открыл надзиратель дверь моей камеры. Повел в барак, часть которого занимали служебные отсеки. Посылку полагалось вскрыть на месте — вдруг там яды, самогон, пулемет. Вскрывал, конечно, не надзиратель, а надежный холуй, которому вручили сейчас инструмент: кухонный тесак.

Эх, забыл я имя калмыка, почти отбывшего срок за уменье жить кучеряво в годы Отечественной. (На Западе, в нацлегионе.) Назовем его Сократом. Нет, Сократа люблю. Вернее — Малюта. Разумеется, Скуратов. Сытую ряшку его и сейчас вижу перед собой.

Малюта взял тесак, ловко отодрал крышку, одним взглядом оценил, чем заполнен ящик, и, не размениваясь на лучок-чесночок, угадал батон копченой колбасы. По правилам долька его полагалась тому, кто в роли дегустатора обязан снимать пробу. Забота о человеке! Но у Малюты скромная долька доставалась зэку, а батон — надзирателю. Тонкий малый, Малюта рассчитал операцию безупречно: я сижу в карцере. Рядом два надзирателя. Значит, не пикну и пальцем не шевельну. «Другу степей» — широких степей! — не хватило, однако же, чувства меры. Знал я, как достается ссыльной матери каждая крупица в посылке. Схватил руку Малюты, вывернул, приставил тесак к его горлу. Малюта отшатнулся. Оба вертухая рванулись. Переплелись восемь рук.

Надзиратель Усик был вовсе не глуп. И знал, что я умею молчать о его собственных добродетелях. К тому же из груды вскрытых посылок умелец Малюта уже отобрал — конечно, не только для Усика — кучу подарков. ЧП с кровью не улыбалось Усику, мне, Малюте, батон колбасы улегся в посылку, а я возвратился в карцер. Мирно, молча.

И еще деталь из этой посылки.

Витамин «С». Кто-нибудь еще помнит коробочку с желтыми шариками? Любое лекарство из посылки следовало отдавать в санчасть. Правильно. Вдруг жене или матери захотелось отравить арестанта… Нужна бдительность.

Отсидев карцерный срок и боясь опоздать на развод (тогда опять срок), поспешил я к «лепиле» (к врачу — по-зэковски). Дежурила медсестра. Жир и мясцо на ней висели пудами. Держался слух, что скусные. На зэков, правда, она глаз не подымала, но вольняшкам и конвою давала, сколько просили.

— Я насчет витаминов. Из посылки.

Прекрасная Дама подошла к застекленной полке, покопалась в ней. Вынула коробочку. Из нее вынула шарик. И своими перстами хотела всунуть… Но я очень не захотел. От нежных рук отодрал коробочку. Всыпал в рот полсотни шариков. Ее визгливый комментарий не комментирую. Догонять меня в зоне не решилась. Мяса оказалось многовато.

Теперь справный тесачок у меня в левой руке. В детстве я был левша… Кончилась встреча без схватки, взглядом на взгляд. Через полчаса я знал, что кличка незнакомца — Седой.

А через годы в Петрозаводске у входа в гостиницу сталкиваюсь — Седой. Еще более властный. Но теперь-то кровный дружок. И ресторан рядом…

«Чтобы не было разговоров на пересылке», подчеркну. В лагере я голодал самое первое времечко. А потом не голодал даже тогда, когда в карцере держал голодовку.

Между прочим, «черный» этап по отношению ко мне совершил опрометчивый шаг. Оспаривая власть над хлеборезкой, столовой, над местами злачными, авторитеты сварганили цидульку. Накорябали в ней, кому положено подходить к раздаче самому, кушать-есть без бригады. Я в цидульку попал. А она из рук повара через неделю попала к куму. Час от часу не легче…

Одинок он был в Майкудуке, друг Аркадий. С народом «простым» общение не возникало. Спасибо, что посматривали мимо. Достоинства и пороки конструктивистов, рапповцев крестьяне из Захидной Украины не взвешивали. Казакам с Дона, Кубани, полякам обэриуты были до лампочки.

В Майкудуке тянули срок и родные москвичи, юные поборники чистоты ленинизма. А также оглушенные арестом инженеры автозавода имени Сталина. Но вольтерьянский уклон гуманитария не приходился им по вкусу. И они Белинкова не увлекали как собеседники. «Пшено»…

Казалось бы, пришедший в себя Борис Сучков — вот собеседник! Как же-с. Кругом-бегом. Александровско-ждановский цекист, который полностью оправдывал доверие как главный редактор журнала «Интернациональная литература», как создатель мощного издательства со стратегическими целями, ни разу не приблизился к снобу-приготовишке.

Участник Февраля, Октября, подсудимый на известном процессе Союза меньшевиков, а затем арестант централов, тюрем, лагерей, Михаил Якубович относился к эгоцентризму Белинкова крайне сдержанно.

В соседнем «Спасске», куда Белинкова отправили вместе с другими инвалидами, отношение их к коллеге не изменилось.

Признаюсь, за два года общения с лидером мощной школы «необарокко» и я от лидера несколько подустал.

Прошу учесть, что знатоки вроде нас обладали лишь школьно-студенческим багажом, который в казахской степи не пополнялся — разве что в микродозах. На месте Белинкова начал бы повторяться любой эрудит.

Вдова Юлия Даниэля — Ира Уварова — гостила в США у Натальи Белинковой-Яблоковой. Гостила по-деловому. Наташенька показала Ирочке небольшую рукопись, родившуюся за колючкой. Переправленную в Москву. Затем в США. Вдумчиво прочитанная, перепечатанная, рукопись снова оказалась в Москве. Легла на стол другой Ирины — хозяйки «Нового литературного обозрения» — Прохоровой. Рукопись опубликована в восемнадцатом выпуске «НЛО». Его нет под руками. Но лежи он сейчас на столе, я бы сделал выписки из него с единственной целью: показать, что в этих лагерных записках нет ни-че-го о лагере. Экзерсисы насчет изящной словесности писал студиозус. Безусловно — условный зэк. Правда, кроме сюжетов литературных в разговоры вторгалась История. Отечественная. Всемирная. Не могла не вторгаться.