Новый Мир ( № 7 2011)
Шрифт:
Я не стану описывать злосчастный приезд Лосева в Москву — он сам описал его с дневниковой скрупулезностью, и я опасаюсь принять его воспоминания за свои. Добавлю только, что во время сборов в Переделкине на поиски могилы поэта Владимира Лифшица, отца Лосева, я отговорил Лешу обувать привезенные им из-за океана душераздирающие какие-то жюль-верновские „калоши” с чулками-голенищами по колено. И напрасно: мы вывозились с головы до ног в апрельской глине, пока битых два часа искали и не нашли на скользких кладбищенских склонах отцовское захоронение. К слову сказать, Лёша до старости был любящим сыном, и его, думаю, не могло не расположить ко мне, когда я как-то прочел наизусть несколько строк из „Отступления в Арденнах” В. Лифшица, запавших мне в память смолоду”.
К слову, могила В. Лифшица впоследствии нашлась (ее почти случайно
Виталий Каплан. Чудеса массового поражения. Об одной болезни православной прозы. — “Фома”, 2011, № 5 <http://www.foma.ru>.
“Мне кажется, правило номер один — не выдумывать чудес. <…> Правило номер два — поменьше спецэффектов. Чудо вовсе не обязано нарушать законы природы, вовсе не обязано быть чем-то абсолютно невероятным с обыденной точки зрения. <…> В Символе Веры мы недаром исповедуем Бога не только Творцом, но и Вседержителем. Он — не часть мира, но Он присутствует в мире и поддерживает его Своими энергиями. Те законы, которые мы открываем, наблюдая и за природой, и за своим внутренним миром, не есть какие-то железные правила. Они лишь описывают свойства падшего мира — но в падшем мире действует Промысел Божий. А Бог не обязан подчиняться законам — ни законам природы, ни законам причинности.
Что мы называем чудом? Явное вмешательство Божие в нашу жизнь. Но это вмешательство происходит постоянно. К примеру, каждый раз в Таинстве покаяния Господь творит над нами чудо: нарушает закон причинности, согласно которому каждый наш грех неизбежно ведет к страданиям и смерти”.
Ольга Лебедушкина. Покаяние и прощение. Литература как работа памяти и забвения. Заметки по разным поводам. — “Дружба народов”, 2011, № 5 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
“И все же, повторюсь, главное событие последних лет, если продолжить военную тему, — „Воспоминания о войне” Николая Николаевича Никулина. Не случайно они были на моей памяти единственной книгой минувшего десятилетия, которую было трудно, почти невозможно, купить. Казалось, в наши времена абсолютного изобилия книжного дефицита не осталось. Но книга петербургского искусствоведа, выпущенная малым тиражом в Издательстве Государственного Эрмитажа, оказалась раскуплена мгновенно. На ярмарке Нон-фикшн в Москве на стенде издательства только сокрушенно качали головой: „Никулин? Еще вчера закончился… Приезжайте к нам в Петербург, в наших киосках что-то еще осталось…” В Эрмитаже интеллигентные продавцы разводили руками: „Давно уже нет… Ждите новое издание, вроде бы обещали…” На прошлогодней Нон-фикшн все повторилось: второе издание было раскуплено в первые два дня. Прошел слух — Никулин есть в „Фаланстере”, добравшиеся до „Фаланстера” сообщали, что и там уже нет. Не было никаких промоакций, рекламы, „раскрутки”. О книге узнавали по старинке: от друзей и знакомых, разве что сюда же прибавились виртуальные знакомые и друзья”.
“Похоже, сегодня „Воспоминания” Никулина оказались тем самым „отсутствующим звеном”, уничтожающим оппозицию между „старой” и „новой”, современной, военной прозой и одновременно соединяющим век XXI с XIX, напрямую с Толстым, с его определением войны как „противного человеческому разуму и всей человеческой природе события”: „Война — самое большое свинство, которое когда-либо изобрел род человеческий. Подавляет на войне не только сознание неизбежности смерти. Подавляет мелкая несправедливость, подлость ближнего, разгул пороков и господство грубой силы... Опухший от голода, ты хлебаешь пустую баланду — вода с водою, а рядом офицер жрет масло. Ему полагается спецпаек, да для него же каптенармус ворует продукты из солдатского котла. На тридцатиградусном морозе ты строишь теплую землянку для начальства, а сам мерзнешь на снегу. Под пули ты обязан лезть первым и т. д. и т. п. Но ко всему этому быстро привыкаешь, это выглядит страшным лишь после гражданской изнеженности”.
Некрасовская „лакмусовая бумажка” войны у Никулина расшифровывается неожиданно по-другому: „Многие убедились на войне, что жизнь человеческая ничего не стоит, и стали вести себя, руководствуясь принципом ‘лови момент‘ — хватай жирный кусок любой ценой, дави ближнего, любыми средствами урви от общего пирога как можно больше. Иными словами, война легко подавляла в человеке извечные принципы добра, морали, справедливости”.
„Воспоминания о войне” — чтение мучительное, но при этом очищающе-необходимое. Это вовсе не покушение на едва ли единственный предмет общенациональной гордости — Победу. Гордиться чужими подвигами, говоря „мы победили”, для зрелого сознания означает и принимать на себя груз ответственности за совершенные в прошлом грехи. Собственно, это и делает сознание зрелым”.
Илья Любимов: В чем правда Экклезиаста? Беседовала Алла Митрофанова. — “Фома”, 2011, № 5.
Интервью ведущего актера театра “Мастерская Петра Фоменко”.
“ — А зачем вам это послушание алтарника? У вас ведь и так все есть: талант, известность, вы служите в одном из лучших российских театров, снимаетесь в кино, у вас поклонники, расписанный график…
— А вы считаете, что все это имеет какой-то самостоятельный смысл? Я так не считаю. А жить, не имея смысла, как-то непросто, невозможно почти. Может быть, мое присутствие в храме — это вообще единственная реальная грань, которая позволяет себя хоть как-то с вечностью соотнести. Поэтому я очень рад, что мне предложили стать пономарем. Я сразу согласился. Хотя сам бы никогда не дерзнул этого попросить.
— Актерскую профессию долгое время считали особой зоной духовного риска. И хотя отношение к артистам изменилось, суть ремесла прежняя: вы проживаете чужие жизни. Это не опасно? Не было мыслей все оставить?
— На эту тему есть очень хороший анекдот из жизни. Дастин Хоффман и сэр Лоуренс Оливье вместе снимались в картине „Марафонец”, где режиссер Шлезингер не использовал никаких спецэффектов, кроме человеческого ресурса. И американец Дастин Хоффман, чтобы вжиться в образ, ночевал под мостами, ходил грязный, заросший... А сэр Лоуренс Оливье всегда приходил чистым, вымытым и выбритым. На немой вопрос Хоффмана о разнице школ сэр Лоуренс Оливье ответил: „А играть не пробовали?”
Что же касается ухода из профессии — нет, я не считаю, что это нужно. Напротив, надо хорошо делать то дело, на которое Господь поставил. Ведь и у Него была профессия — Он был плотником. И я просто уверен, что плотничал Он хорошо. Конечно, у актера должен быть внутренний ценз — так же, как и в любом другом деле. Надо ясно понимать, с каким материалом ты никогда работать не будешь, пусть хоть Стивен Спилберг снимает это кино. Точно так же, например, чиновник не должен брать взятки, пусть хоть миллион принесут. Мы ведь на работе — такие же христиане, как и в храме. И важно, чтобы не смещался внутренний курсор. Вот только понять, сместился или нет, бывает непросто. Для этого надо иметь здоровую душу. Лично мне до этого далеко, но я пытаюсь лечиться — через Таинства Церкви. Мы же готовы неделями лечить грипп, а тут — болезни посерьезнее”.
Александр Межиров. Стихи из нью-йоркского архива. Подготовила Зоя Межирова. — “Дружба народов”, 2011, № 5.
Останется лишь то, в чем нет анженбеманов.
Нет, потому что их быть вовсе не должно.
А то, в чем есть они, все то исчезнет, канув
В небытие, на дно, с поэтом заодно.
Иного не дано... Но правило не может
Без исключений быть ни в чем и никогда, —
и только потому “Любовь еще быть может…”
Звучало и звучать осталось навсегда.
(“Перенос”)
Анна Романова. “Знаю, куда иду — в небесное Отечество…”. Дорогами отца Павла Груздева. — “Новый город”, Рыбинск, 2011, № 2 (8).
О жизни и служении архимандрита Павла Груздева (1910 — 1996), благословленного на монашество еще патриархом Тихоном. Отец Павел прошел сталинские лагеря, в 1958 году был рукоположен в священники. “Последние три с половиной года земной жизни архимандрит Павел прожил в сторожке рядом с Воскресенским собором Тутаева”. Где не было даже умывальника. Могила о. Павла на Леонтьевском кладбище левобережного Тутаева давно стала местом паломничества. Очень рекомендую о нем книгу Наталии Черных “Последний старец”.