Новый Мир ( № 8 2006)

Такой вот замкнутый литературный микрокосм. Только это все-таки не гетто. Это «дом» — знаковая составляющая слова «фэндом». Иными словами, место безопасное и уютное. А забор выстроен на самом деле не только злобными «соседями», но и самими фантастами. Сейчас фантастам по свою сторону забора стало тесно.

А соседям — там, у себя — скучно.

(Ситуация на самом деле парадоксальная. То, что сами фантасты называют «гетто», по совокупным тиражам — и по числу выходящих за год новинок — в несколько раз превышает тиражи «большой литературы». Иными словами, есть все основания считать «мейнстримом» — то есть основным потоком — именно фантастику. Тем не менее и сами фантасты так не считают.)

Но, предположим, забор между соседями рухнет — и что? Вот, например, в последнее время фантасты все чаще вздыхают о необходимости «серьезной», «профессиональной» критики, при этом почти гласно отказывая критике, взращенной в фэндоме, в профессионализме. Но профессиональная критика судит тексты все-таки по литературным достоинствам, а не по законам жанра. И сколько любимцев фэндома, привыкших к благожелательной замкнутой среде, выдержат этот критерий?

Вот выйдет фантастика на простор, расправит плечи, заметят ее критики «большой литературы»...

...и полетят клочки по закоулочкам!

Хотя, вероятно, фантастике это все-таки пойдет на пользу. Рано или позд­но.

Хотя бы потому, что перестанут фантасты робеть перед авторитетами с другой стороны забора.

Потому что убедятся: там тоже всякого хватает. И перед литературоведами филфаковскими перестанут робеть, когда увидят, что для многих фантастика закончилась в лучшем случае на Стругацких. А то и на Беляеве — и такое было сказано во время конференции в МГУ.

С другой стороны, вольются фантасты в «большую литературу» — и какое разочарование постигнет кое-кого из мейнстримовских новаторов, так отважно решивших сыграть на чужом поле! Ибо выяснится, что их достижения, в общем, немногого стоят. Скажем, восторги «большой критики» по поводу романа «Кысь» Татьяны Толстой в фэндоме понимания не встречают. «Эта тема уже настолько избита, что даже и работать в ней неловко», — сказал мне один из безусловных авторитетов фэндома.

Ведь и «большая литература» тоже если и не в тупике, то на распутье. То Робски выдвинет на нацбест, то Денежкину, то Проханова, то спорят, плагиатор или не плагиатор уже увенчанный лаврами Шишкин. Скандал с прошлогодним Букером, вынесшим на гребень волны несколько посредственных произведений, хороших лишь тем, что они написаны «в реалистической традиции», это подтверждает.

А тем временем стенку между фантастикой и «большой литературой» долбят — и долбят ее с двух сторон. Остается только задуматься, как получше обустроить образовавшуюся общую камеру.

1Именно замкнутостью, герметичностью современного сообщества любителей фантастики и объясняется неудача столь широко разрекламированной в прессе конференции «Русская фантастика на перекрестье эпох и культур», организованной филфаком МГУ. Выяснилось, что ученые-докладчики, читающие, как это положено, академические журналы, за редкими и приятными исключениями имеют самые смутные представления не только о современном состоянии вопроса, но и собственно о предполагаемом предмете разговора. Одна из докладчиц, рассуждавшая о «мифологичности и архетипичности» русском фэнтези, на обсуждении призналась, что ничего такого она не читала, а о содержании книг составила представление... по обложкам!

Дело об анаграмме

Дело об анаграмме

Алан Черчесов. Вилла Бель-Летра. Роман. — “Октябрь”, 2005, № 10 — 12.

Трактовать за Алана Черчесова его новый роман — нет нужды, он сам все объяснил. В финале автор препоручил персонажу с резонерской профессией следователя расследовать произведение и пролить на его береженные в полумраке подтекста тайны ушат света. Следственные материалы по делу романа “Вилла Бель-Летра” представляют нам пародийно-дотошную расшифровку романных “знаков” и “ходов” с цитатами. Выдав лицензию на критический обстрел романа своему персонажу, Черчесов, конечно, посмеялся от души. Над читательскими недоумениями, ловко угаданными им, и над привычкой рецензионной братии к буквальному пониманию много знач ности образа: каждый образ что-нибудь да знач ит, был бы ключ отпереть замки метафор.

Следователь фон Трауберг дешифрует образы напролом. Сбитый с толку подсказкой, в которой предлагается каждого из героев романа понимать в мифологическом ключе, он заводит на каждого героя по досье и требует — совпадений. Чтобы ключ непременно подходил к замку: чтобы люди означали собой Горгон, Пер-, Те- и Одис-сеев и при этом никак не отступали от буквы реально прожитой ими, не мифологизированной жизни. Но персонажи запутывают следствие: то придумывают себе детей, грехи и любовные связи, чтобы стать более яркими фигурами в романе, то, наоборот, скрывают, скажем, свою религиозность, которая могла бы повредить цельности их имиджа в произведении.

Довести персонажа до знака — удобно. Умятый в прокрустово ложе трактовки, он не мешает нашей интерпретации, как труп — вскрытию. Но “самый внятный и самый… гигиеничный” — это “худший из замыслов”. А “знак, возведенный в квадрат, — всего лишь квадратный знак, а не символ”. Поэтому, уличив нас в возможном слишком знаковом понимании романа, Черчесов, кажется, хочет, чтобы в балансе романных счетов остался не итог, а балансирование. Трепещущее равновесие между схемой и непостижимостью, жизнеподобием и ловкой выдумкой. Как случайность черт, так и их подогнанная знаковость — размывают личность героя. Человек — баланс сюжета и бессюжетности. Персонаж — баланс своеволия и подчиненности авторской воле. И весь этот роман — чередование обратимых кренов в уподобления его то жизненной подлинности, то литературной подделке под жизнь.

Интрига романа как раз и завязана на стыке миров настоящего и воображенного. Границу между ними, как переправу из жизни в смерть, стережет фигура, принадлежащая к обоим мирам и потому центральная в романе, — хозяйка баварской виллы Бель-Летра графиня Лира фон Реттау. Богемная красавица Лира, получившая при жизни известность в культурных кругах Европы, закрутила интригу на сотню лет. Летом 1901 года она пригласила на — к тому времени специально, по ее замыслам и указаниям выстроенную — виллу трех знаменитых писателей: француза Фабьена, англичанина Пенроуза и русского Горчакова. За гостеприимство виллы, трех летних месяцев, альпийских видов и озера Вальдзее им предлагалось отплатить новеллами. Тремя новеллами о Бель-Летре. Однако уже через пятнадцать дней по их прибытии на вилле появляется сама хозяйка и вносит дополнения к заказанному сюжету: как свидетельствуют в своих новеллах трое именитых гостей, Лира по приезде провела ночь с каждым из них (поочередно? или двое лгут?), а с рассветом — исчезла навсегда. Следователь фон Трауберг подозревает писателей в убийстве…

Из ведения криминалистики в ведомство литературы эта история переходит ровно сто лет спустя. Летом 2001 года Общество друзей Лиры фон Реттау воспроизводит завязку: приглашает трех известных писателей уже нашего времени из тех же стран, на тех же условиях, с обещанием того же, что век назад, гонорара в тридцать тысяч марок за новеллу. Общество выражает надежду, что писательская способность угадать правду жизни поможет в разгадке тайны исчезновения Лиры. Но историческая реконструкция была бы неполной без появившейся на вилле — в те же числа, но с опозданием в месяц — женщины. Вскрывшийся обман поочередного обладания которой и ее рассветное исчезновение заставляют героев-писателей не на шутку задуматься. Будет ли (и был ли век назад) гонорар? Есть ли Общество? И была ли — задокументированная в новеллах и дневниках, письмах и подделанных фотографиях, метках на полях собственных книг и тысяче мыслей и изречений, которые ничего не проясняют, а только сгущают облачный флер тайны вокруг нее, — была ли Лира?

Установленная на весах, противящаяся кособокости окончательной, однозначной трактовки, не желающая подтвердить ни достоверность, ни выдуманность положенных в свою основу событий, — конструкция романа и в сюжетном построении двупланова. Черчесов вписывает писательскую рефлексию в детективные перипетии. В романе параллельно развиваются сюжет “верха” (диалектика жизни и литературы, роли автора и героя, предсказание судьбы искусства в новом веке, размышления о сути писательства) и сюжет “низа” (любовные и детективные интриги, соперничество и драки героев, настоящие происшествия и внезапности).