Новый Мир ( № 8 2006)

Вернемся к цитируемому выше тексту эстонского журналиста, в котором описывается эстонская оккупация Пскова в 1919 году: «Прибытие эстонцев принесло Пскову мир и порядок. „На улицах города царила повседневная жизнь. Жители с веселыми и умиротворенными лицами хлопотали по своим делам. Ездили трамваи, где-то то и дело какие-нибудь образованные русские граждане заводили с эстонцами разговоры и выражали желание, чтобы Эстония навсегда взяла Псков под свою защиту”. Так описывал обстановку один из офицеров пару двадцатилетий спустя». Этот пассаж может показаться забавным, а у многих вызовет приступ желчного сарказма. Да, эстонской истории нужна героика, чтоб было как у французов и англичан, поэтому эстонцы, с одной стороны, «захватывают», то есть преодолевают сопротивление, одерживают победу, с другой стороны — «освобождают», входят с триумфом в ликующий город, приносят туда мир и порядок… Но для нас это — полузабытый эпизод Гражданской войны, для них — война за Независимость, единственное в истории выступление эстонцев под своим флагом, и эта война должна вместить все элементы эпического… В то же время читаешь эти строки с каким-то странным, ностальгическим чувством. Итак, «довольные и умиротворенные лица»… Во всяком случае, повод для радости и умиротворения был — на фоне большевистского кошмара. Осознав теперь наше недавнее прошлое и настоящее, лично я бы тоже, как и «образованные русские граждане», встречал чухонских триумфаторов с хлебом-солью, желая спасения под эстонской оккупацией хотя бы частицы России, пусть и не метрополии… А Псков под белоэстонской властью — представим себе такую экзотическую возможность — это уже раздел России на белую и красную. Псков, Изборск, Печоры, Ивангород, русские общины в Ревеле и в Тарту — это составило бы достаточную массу, чтобы образовать русский анклав, белый анклав. Русские деревни без колхозов, русские церкви, театры, школы. Разделение — это зло лишь с позиций абстрактного национализма, продукта Французской революции. Делимость — это спасение, это веер возможностей. Как Робинзон Крузо на необитаемом острове разделил весь порох и спрятал его в разные места, чтобы не все уничтожила молния, так разделение может быть спасением хотя бы части, а значит, целого. Разве не оказалось востребовано то, что сохранило русское зарубежье в гораздо менее плотном рассеянии?.. Итак, кусок русского зарубежья, кусок почвы с корнями под эстон­ским суверенитетом под боком у СССР — интересный сюжет для историко-фантастического романа, но, увы, — не более того…

Но и ныне длящийся культурный эксперимент не менее интересен. Русскоязычная диаспора в Эстонии не настолько мала, чтобы полностью, без следа ассимилироваться, но и не настолько велика, чтобы не считаться с фактом эстонской государственности и ее возможностей. Эстонское правительство, видимо, хотело бы ассимилировать русскоязычных — то есть за счет их увеличить численность носителей эстонского языка. Складываются условия для двух сценариев — либо ассимиляция, либо двуязычие. Русскоязычная диаспора в Эстонии, в общем-то, поставлена в условия, небывалые для русских, — необходимость культурного выживания, самоорганизации, методичной правовой, политической работы. Аналог в истории: русские православные на Украине, в условиях польско-литовского господства, — но ведь так русские и стали украинцами, малороссами, в отличие от великороссов. Что и как в культурном отношении будет складываться в русской общине Эстонии или соседней Латвии (эти проблемы можно объединить) — пока не понятно. Между тем эстонское языковое окружение и реалии эстонского государства, реалии другой культуры быта — это достаточно жесткие рамки, которых нет в самой России и которые заставят имеющих к тому культурную волю быть русскими — сделать правильные акценты в своем самоопределении, в своей жизненной практике. В России же «патриотический» дискурс предполагает по умолчанию, что достаточно декларировать свое единство с великим прошлым и настоящим, свое «мы» — и никаких проблем с сохранением национальной самобытности!..

Кстати, термин «диаспора», примененный выше, не совсем точен — русскоязычное население Эстонии и Латвии — не то же самое, что скопления русскоязычных эмигрантов в Париже, Берлине, Сан-Франциско, Нью-Йорке и т. д. Русские в Прибалтике — почти коренные, они не приехали поодиночке в страну, где уже все сложилось без них, они — часть культурного и экономического уклада, даже если это не нравится мечтателям о реставрации «чистой» Эстонии или Латвии. У русских в этих странах все еще достаточно высокая демографическая концентрация, они уже вросли в эту «бюргерскую» почву и если уезжают из Прибалтики, то не в Россию. Они такие же «местные», как, скажем, шведское меньшинство Финляндии — осколок шведской империи, который так и остался в теле финского государства, сохраняя свой язык, ставший в Финляндии вторым государственным (создательница Мумми-дола Туве Янссон — финка, но пишет по-шведски). И между прочим, в Эстонии сейчас говорящих по-русски больше, чем говорящих на исландском в Исландии или говорящих на мальтийском на Мальте, то есть не так уж мало, — по крайней мере пока. К сожалению, хотя в Евросоюзе очень любят мультикультурализм, но на язык Достоевского и Чехова эти высокие принципы почему-то не распространяются. Сумеет ли Брюссель (где и принимаются принципиальные решения) подавить русский очаг в Прибалтике — во­прос, думается, стоит именно так, и стоит для русских очень и очень остро. Если же нет или если Европа все-таки изменит свою политику, то русские смогут оформиться в одну из двух коренных общин Балтии в условиях двуязычия — вещь для Европы не столь уж необычная. Уже стало фактом существование русского народа под разными юрисдикциями — и РФ, и Украина, и Беларусь, и Молдова (особенно Приднестровье), так что теперь мы, независимо от геополитики, — явление культурное, языковое, и продолжение существования нашего народа — в жизненной активности русского языка, хотя бы и в новых исторических условиях. Важно только, чтобы язык тянул за собой «шлейф» литературы, символических форм.

А. Ф. Лосев считал, что философия — это раскрытие того, что заложено в языке — например, древнегреческом. Жизненность, актуальность русского языка — это не вывески («казино» и «суши-бар», написанные кириллицей) и не делопроизводство на нем. Язык — это не только медиум, это определенное послание. Послание от предыдущих поколений, которые не только попытались раскрыть язык, но и заложили в него свой опыт, свое поэтическое чувство и свое мышление (взять ту же грамматику). Историческая Россия незримо присутствует везде, где русский язык сохраняет эту связь, там, где не только доступны великие подлинники, но где возможна новая реакция на реальность, опосредованная русским языком и заложенными в нем интуициями. Россия присутствует там, где возможна русская литература, — с одной стороны, сохраняющая черты мироощущения и творческих императивов классического периода, с другой — реагирующая на новые исторические, культурные и языковые условия. Русская словесность ведь так и развивалась — в условиях двуязычия: польский как язык переводной народной литературы — рыцарских романов и сатир; латынь в бурсах и гимназиях; французский в дворянских домах и салонах; немецкий в образовании, науке, технологии и отчасти в бытовых контактах, а теперь еще и эстонский с его четырнадцатью падежами, с его диковатым tьdruk вместо «девушка», с его неиндоевропей­ской экзотикой в лексике и грамматике. Литература — дело элитарное, но она есть показатель реальности и жизненности культурно-языковой группы. Возможна ли будет в Эстонии своярусская литература и возможно ли будет существование вокруг нее и по поводу нее литературного процесса, диалога? Своя русская литература, говорим мы, потому что социальная, житейская проблематика в эстонском обществе будет уже совершенно другой, хотя многоканальное сообщение с Россией есть и будет жизненно необходимым. Но главным условием является официальное признание русского языка — по европейским нормам оно должно было бы состояться уже давно. Однако пока возможность «финляндского» варианта для русских в Эстонии весьма и весьма, мягко говоря, проблематична: Евросоюз признает только тех «возмутителей спокойствия», которые готовы стрелять (как албанцы в Косове)…

Экзистенциальный страх эстонцев, конечно, понятен. Но, собственно, пусть в элитарном формате, тип коренного русского Эстонии, укорененного как в эстонской, так и в русской почве, уже состоялся. Этот тип ассоциируется прежде всего с тартуанским духом, — Тарту явился не только традиционным центром эстонского просвещения, но очагом культурного синтеза, пограничной культурной зоной; двуязычие для него органично. В некоторой степени эстонская культура — тоже пограничная зона. Принадлежа к западноевропейскому миру, Эстония имела одну привилегию: vene kirjandus, — русская литература, которая явилась откровением всему Западу, была ей доступна почти непосредственно. Многие эстонские культурные деятели вышли из русифицированной школы, где Пушкина учили наизусть прежде, чем начинали говорить порядочно по-русски. Классик эстонской литературы Антон Ханзен Таммсааре не только находился под влиянием Достоевского, как многие западные авторы, но и мог сам переводить его. В советский период эстонская интеллигенция пребывала в едином контексте с русской, — та же ситуация необходимости эзопова языка, умолчаний и метафор, скрытого смыслового пространства, в котором перекликалось независимое сознание в СССР. Наконец, хотя национальной религией Эстонии признано лютеранство, православие здесь имеет свои корни с XIX века, а если считать Setomaa — то с века XVI. Пюхтицкий монастырь, основанный св. Иоанном Кронштадт­ским, — неотъемлемая часть эстонского ландшафта. И «преследования православия» в постсоветской Эстонии — на самом деле борьба за каноническую территорию между двумя православными патриархатами, в которой государство из идеологических и политических соображений взяло сторону одного из них. Русская составляющая эстонского мира, русская прослойка, в том числе живое русскоязычие, — это национальное достояние Эстонии, или, говоря более прагматичным языком, — ресурс, и это, возможно, в Эстонии все-таки поймут, хотя память о Nхukogude okupatsioon этому мешает.

А Эстония присутствует в России своим отсутствием — зияющей дырой на месте своеобразной жемчужины империи с холодноватым скандинавским отливом. «Гигант» посрамлен, «карлик» торжествует. Из этого вроде бы можно вынести какие-то уроки, но сегодня будущее самой России столь пугающе туманно, что предаваться самокритической рефлексии по поводу этого исторического поражения в Прибалтике — просто нелепо. По крайней мере эстонское отсутствие напоминает о той пока далекой для нас истине, что национальное государство на самом деле должно начинаться с цветника под окнами. И на фоне этой бывшей имперской окраины, чухонского захолустья, явственней проступает, что наш народ сейчас, несмотря на огромность территории, богатство ресурсов и стратегический вес в мире, отмечен страшной каиновой печатью бездомности, которая, увы, не есть странничество в лесковском или клюевском смысле. Это состояние брошенной на поле боя деморализованной армии, которая когда-то по замыслу ее красных вождей должна была взять и навечно удержать не то что Таллин, но и Берлин, и Прагу, и Будапешт… Но истина в том, что никакие победы, никакие флаги над столицами Европы и Азии не заменят народу собственного дома .

1Источник называет унганнийцами «дерптских естляндцев»; Дерпт — ныне Тарту; Одемпе — древнеэстонская крепость, эстонское название — Otepдд, ныне город в юго-восточной Эстонии. См. в кн.: Митрополит Евгений (Болховитинов). Сокращенная Псковская летопись. Псков, 1993, стр. 9.

2Верхейль К. Тишина русской лирики. — «Иностранная литература», 1991, № 3, стр. 249.

3Благовещенский А. Остров Эзель, город Аренсбург и их достопримечательности. СПб., 1881, стр. 41 — 42.

4Зутис Ян. Очерки по историографии Латвии. Ч. I. Рига, 1949, стр. 49.

5В Эстонии, пожалуй, не согласятся с тем, что эти земли не относятся к историче­ской Эстонии. Печорский край там называется Setumaa — по имени небольшой финно-угорской народности сету (самоназвание seto), говорящей на вымершем выруском диалекте эстонского. Они — старожилы этих мест. По поводу сету шли одно время споры: эстонцы утверждали, что они — часть эстонского народа, и выдвигали тезис о единстве Сетумаа, в то время как сейчас эта область, ареал исторического расселения сету, разделена границей, причем в юго-восточных уездах Эстонии проживает ббольшая их часть. В Печорском уезде, однако, находился их культурный очаг и даже географический центр их мифологии, эпоса. Центр их мира — Успенский Псково-Печорский монастырь, игумен которого, преподобномученик Корнилий (убит во время антибоярских репрессий при Иване IV), был их просветителем, а также строил храмы на юго-востоке Эстонии. С российской стороны считают, что сету — остатки автохтонного финно-угорского населения на северо-западе России, и подчеркивают, что они издревле мирно жили бок о бок с русскими и были им близки по конфессиональному признаку. Что, иными словами, к эстонцам они отношения не имеют… Тут, в общем-то, не важно, кто прав. В любом случае, если говорить о Печорском крае, славяне — не меньшие автохтоны, Изборск был основан ими в VII веке, сету здесь в обозримом прошлом никогда не были в большинстве (сейчас их — несколько сотен), и история не сохранила свидетельств о столкновениях сету и славян, чтобы можно было говорить об «оккупации» Сетумаа. Любопытно, что современная Эстония признает сету «своими», хотя в 30-е годы их диалект был запрещен в эстонских школах, да к тому же историко-культурные «физиономии» сету и эстонцев очень отличаются.

6Raik Katri, Toode Andres. Narva eile ja tдna. Narva, 2004.

7 Зутис Ян. Указ. соч., стр. 49.

8 Цит. по кн.: Зутис Ян. Указ. соч., стр. 113.

9Цит. по кн.: Мороз О. Русский благодетель эстонского народа <http://www.zlev.ru/cont96.htm>.

10Цит. по кн.: Зутис Ян. Указ. соч., стр. 155.

11По аналогии с древнекитайским литературным памятником, в котором по географическому принципу размещены факты мифической и легендарной истории.

12См. биографию С. Н. Булак-Балаховича <http://derjava.pskov.ru/cat/cattema/catcattemaall/catcattemaallb/catcattemaallbbulach/997/>.

13Пекк Эрельт. Псков празднует свое 1100-летие. — «Инфо-пресс», 2003, № 31.

14Илляшевич В., Шумаков Ю. Эстляндские были. Таллинн, 1998, стр. 43.

Русские дети и Американский Красный Крест

нига Владимира Липовецкого “Ковчег детей, или Невероятная Одиссея”(СПб., “Азбука-классика”, 2005, 734 стр.) была встречена с дружной доброжелательностью даже теми, кто обычно не сходится во мнениях, получила премию “Лучшие книги и издательства года”, учрежденную Российской государственной библиотекой и Русским биографическим институтом, и собрала кучу откликов в прессе, где на разные лады варьировалось слово “подвиг”.