Новый Мир ( № 8 2007)

А с другой стороны, в недрах моей груди зашевелился, словно Харибда, другой страшный гад. Я чувствую, как через тонкий пролив горла начало подниматься нечто ужасное и неприятное. Мутная тина и черный песок рвутся наружу вместе с потоками шипящих, раскаленных на сковороде грудной клетки соленых вод. Я ощущал, как внутренности выворачивались, словно страшный зев зверя, а из моих глаз начал извергаться черный водоворот слез. Не обращайте внимания, такое случается со мной изредка. Еще немного, и от этих рыданий не останется ни слезинки. Только черные разводы у двух вершин утесов. А пока — SOS — взываю я о помощи С., сглатывая соленую влагу.

Ведь все рано или поздно заканчивается… Любая дорога, сколь бы длинной она ни была, имеет последний шаг.

Двадцать лет странствий, двадцать главок рассказа, двадцать часов рабочего дня, двадцать минут на троллейбусе, двадцать секунд озарения и катарсиса. Все едино, все лишь миг. Главное — вовремя схватиться за свой берег и держаться, держаться.

Держаться из последних сил. И я держусь как могу, чтобы не подняться этажом выше, в квартиру С., и не рассказать ей о том, что я видел ее экс-возлюбленного в царстве теней. Рассказать, чтобы только еще раз с ней поговорить. А может, и напомнить о данных любимому Х. обещаниях. Напомнить и разрушить тем самым ее нынешнюю семью. Держусь, ухватившись изо всех сил за кровать, как за мачту в клокочущих соленых водах, как за ветку смоковницы, представляя, что это протянутая рука С. или луч орионова солнца, дарующего на краю земли слепцам свет. Представляя себя Одиссеем, что до сих пор не вернулся на Итаку, а так и блуждает в своих бесконечных странствиях.

Одного только не могу себе простить: что я принял протянутую руку С., не подняв высоко с гордостью головы. Ведь жертву Олимпийским небесным богам приносят перерезая горло, подняв голову к небу.

Шаль

Соловьев Сергей Владимирович родился в 1959 году в Киеве. Поэт, прозаик, художник. Создатель и куратор проектов “Фигуры речи” и “Речевые ландшафты”. Лауреат премии Бунина (2005). Живет в Мюнхене, Москве, Гурзуфе и в Индии. В “Новом мире” публиковался его рассказ “Сухая балка” (2007, № 3).

Они притворяются спешившимися облаками,

плывя в полуденном мареве, как земляные валы.

Они — лазари крайней плоти, обрезанной ледниками,

и глаза их мутные с недосыпа памяти солоны,

солоны и целебны, как море Мертвое, где не тонут

рукописи, где — куда ни глянь — зыблется псориаз

берега,

то есть тела их, на котором глаз —

то слепит, как Мертвое, то задернут, как грот Платона.

Они выгуливают себя в кургузых кафтанах кожи,

надетых на вздыбленные валуны.

(Будь на нашем лице глаза в таком же

соотношении с телом, были б едва видны.)

Они, как время, стадом идут, смеются

руиной рта полуоткрытого, как могила.

У них между пальцами ног — Конфуций

сидит, как мышь, и пишет вдали от дома.

Они смеются всей травоядной своей вагиной,

всем тишайшим развалом ее содома.

Они ходят на дом к деревьям, как у Толстого — доктор

старенький к юной княжне ходил.

(Кити стояла, прикрыв лицо, голая перед ним, куда

не зная деть себя от озноба девичьего стыда,

пока он фонендоскопом своим водил по ее груди.)

Ходят на дом и рвут одежду на них, смеясь

беззвучно, глядят в лицо, заламывая им за спину

руки. И отпускают. И снова тянутся, курясь

руиной рта, полуоткрытого в улыбке.

Стынет

сыновья кровь, в ней голова отрубленная дышит.

(Он, Шива, возвратясь из странствий дальних,

срубил любовника в объятиях жены. А это сын был,

тем временем подросший. Кровный, single.

Бог взял в сердцах и наживил, что ближе

всего лежало: два лопуха ушей и нос дуоденальный.

И встал уродец сказочный и на манер двуколки

пошел, куда глаза, впряженный в воз надежд

людских. Ганеша, бог, Николка

их чудотворный.)

Стыд, княжна в ознобе. “Ешь

меня”. Он ковшиком смеется, руки крутит, ест

ее глазами и головой кивает.

Башни Вавилона

на землю валятся, дымясь, и, за чалмой чалма,

растут, свиваясь языками. Трубит гора телес

над ними. И стыд горит сквозь трепетную крону

и гаснет, чуть чадя.

В траве — чалмы халва

слюдит. И скарабей—Озирис по скрученной чалме

бежит спиной вперед — как тот по книге мертвых —

и дом свой катит пяткой — как тот катил вовне

свой дом души, зовя ее, ища на всех неторных

и не найдя нигде.

Я в лес вошел, дойдя до середины,

и трижды, как велели, свернул налево: он

сидел, безгубый, с бородой, хной выкрашенной, ржавой,

переходящей книзу в медь Медины

и дальше — в глины колтуны, в тягучий сон,

и черепки зубов в раскопе рта, привстав, дрожали,

когда он произнес на хинди: намостэ!

Сидел он на пороге непробудно ветхой