Новый Мир ( № 8 2007)
Шрифт:
Пиво в провинции производили жидкое, пены почти не дающее, да еще и продавцы разбавляли водой его. И для создания пены якобы сыпали туда щепотку стирального порошка. Разливным пивом, так же как и квасом, торговали или из металлических цистерн на колесах, или из пузатых деревянных бочек, забитых деревянной же пробкой вверху; чтобы выбить ее, надо было всадить остроконечный штуцер, которым заканчивался шланг, ведущий к крану. Перемена пустой бочки на новую занимала немало минут, порой сама продавщица вбивала штуцер, но обычно приглашала желающих из очереди, и тут же являлись любители, под советы, шутки и прибаутки очереди они принимались за дело. В Москве раньше, чем в провинции, с конца 50-х, появилось пиво в металлических баллонах и пивные-автоматы. В Ленинграде было больше, чем где бы то ни было, уличных пивных киосков, с небывалым
В целом же по всей стране пива хронически не хватало, и стандартное объявление “Пива нет” украшало прилавки. Помнится, в “Литературной газете” даже карикатура была: к земле подлетают инопланетяне и видят во весь земной шар объявление: “Пива нет”. Место торговца пивом было крайне доходным, попасть на него можно было лишь за хорошую взятку. Где бы ни продавали пиво: в столовой, в бочке на колесах, пивной, — все становилось мужским клубом. Здесь можно было встретить и приличного старичка, осторожно сосущего из кружки, и шумную молодежную компанию, и постоянную клиентуру, мешающую прямо в кружке пиво с водкой, производя смесь под названием ерш — по названию рыбки небольшой, но очень нахальной и колючей, такового же рода действие производила и смесь на выпившего.
Долгие годы стоимость пива по всей территории СССР от Якутии до Грузии оставалась единой; так, “Жигулевское” пиво в бутылке стоило 37 копеек, из которых 12 занимала цена посуды. Разливное же оно стоило 22 или 24 копейки пол-литровая кружка, которые опять-таки изготовлялись по единому пузатому стандарту.
О баночном пиве жители СССР долгое время не подозревали, лишь опять-таки в столицах его можно было наблюдать в руках иностранцев или в валютных магазинах “Березка”; баночное пиво долгое время казалось символом буржуазной роскоши, и в кино, когда требовалось показать западную жизнь, это производили с помощью бутылочек кока-колы и баночного пива.
Теперь пива очень много, сотни сортов. Сравнительно меньше стало импортного, потому что стали производить своего в достатке. В пивных барах и кафе, на воздухе и в помещении, из бутылок и кегов круглосуточно можно пить сколько угодно хорошего пива. Сбылась вековая мечта советских мужичков? Не совсем.
Пиво плохое было в СССР и с перебоями, но, добравшись-таки до источника, уж не думали о том, сколько его пить — сколько влезет! Теперь, когда бутылка или кружка пива стоит рублей 20 — 50, приходится производить рядовому труженику некие арифметические выкладки. В сравнении с водкой, которая была в советские времена в 10 — 15 раз дороже пива, теперь пиво подорожало очень заметно. А градус в нем, как известно, невысокий… вот и стоит господин-товарищ Икс, которому второй месяц задерживают его мизерную зарплату, перед рядами красивых пивных бутылок и мучительно размышляет…
А еще мощная пивная пропаганда пугающе овладела юными массами, о чем уже писано-переписано.
Как бы в противовес совмещению пива с водкой существовала еще и традиция пить водку одновременно с чаем. Разницу взаимодействий точно подметил М. Горький.
“<…> пиво быстро опьяняло людей, уже хорошо выпивших водки <…>” (повесть “Хозяин”). (Теперь, кстати, облегчая жизнь поклонникам ерша, производятся всевозможные “девятки”, фабричные заменители коварной рыбешки.) “Пили чай и одновременно водку, отчего все быстро, но мягко и не- шумно пьянели” (там же)
Правда, есть еще и М. Е. Салтыков-Щедрин: “С чаем надобно тоже осторожно: чашку выпей, а сверху рюмочкой прикрой. Чай мокрботу накопляет, а водка разбивает” (“Господа Головлевы”).
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу…
Песня на стихи Есенина любимая, редкое застолье обходилось без нее. А почему, собственно, сторож пьяный? Должность по замыслу и кругу обязанностей самая что ни на есть трезвая, даже и на Руси, где пьяницей почему-то должен быть сапожник: “Портной — вор, сапожник — пьяница” (пословица). Воровству портного еще можно найти объяснение: при обмерах-размерах, кроях-раскроях может и в свою пользу сработать. А пьянству сапожника? Вероятно, при надомном труде и нерегулярном вознаграждении более других мастеровых он склонялся к злоупотреблению спиртным. Но почему — сторож? Даже не для рифмы. Никого из поющих это не удивляет.
Старуха уборщица в подвальной пивной корит пьяного, стремящегося похулиганить:
— Ты ведь, это, ты не дома, ты ведь (ищет слово) в учреждении находишься!
Три сюжета на одну тему
1. Мировой судья, прокурор В. М. Лопатин, впоследствии актер МХТ под псевдонимом Михайлов, вспоминал, как был приглашен в 1889 году к Льву Николаевичу Толстому участвовать в любительском спектакле “Плоды просвещения”. После морозной ночи, проведенной в дороге, путники были разочарованы, не обнаружив за обильным ужином на столе спиртного. К счастью, оказалось, что один из приехавших, осведомленный о порядках в Ясной Поляне, предусмотрительно запасся водкой: “И вот мы по очереди сбегали потихоньку от глаз хозяина в переднюю и здесь, под лестницей, в уголке, согревали себя глотками водки <…>”.
2. В рассказе Чехова “У предводительши” (1885) вдова предводителя дворянства в день именин усопшего устраивает роскошный завтрак, но “на столе есть все, кроме… спиртных напитков. Любовь Петровна дала обет не держать в доме карт и спиртных напитков — двух вещей, погубивших ее мужа”.
Однако опытные гости под разными предлогами по очереди отлучаются в переднюю, откуда возвращаются “с маслеными глазками”. Вечером же Любовь Петровна пишет петербургской подруге письмо, где с восторгом рассказывает о заведенной ею в уезде трезвости и описывает возвышенные к ней чувства гостей, один из которых после завтрака заплакал, целуя ей руку, другой “от волнения” говорил так, что она не разобрала ни слова, а третьему от волнения же и вовсе сделалось дурно.
3. В воспоминаниях Сергея Ермолинского имеется сцена чтения “Записок покойника”, устроенного Булгаковым у себя на квартире для мхатовских китов, но “Василию Ивановичу Качалову и Василию Григорьевичу Сахновскому врачи запретили пить вино, и жены их строго за этим следили. Тогда Лена перед приходом гостей сказала мне, что в передней на книжных стеллажах поставлен графинчик, рюмки и немного закуски. Я должен был время от времени, находя предлог, зазывать в переднюю то Василия Ивановича, то Василия Григорьевича”. Что Ермолинский не раз и проделал. “Влаги в графинчике поубавилось, но зато прибавилось — и заметно! — оживление за столом. Нина Николаевна Литовцева, жена Качалова, даже воскликнула: „Смотри, Вася, ты всегда говоришь, что вино за столом необходимо, а вот сегодня не выпил ни капли, а как оживлен, даже начал читать стихи””.
К последнему сюжету есть вариант, как знать, может быть, он вообще — бродячий: Анатолий Мариенгоф (“Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги”) вспоминает эпизод с Качаловым же, но уже у себя дома. Когда Мариенгоф с Никритиной пригласили Качаловых на раков, Литовцева предупредила, чтобы не было ни капли водки, и вот от стола с лимонадом и раками Качалов то и дело отлучается “по надобности”; хозяин, проследовав за Василием Ивановичем, наблюдает, как тот, “подойдя на цыпочках к вешалке, вынимает из бокового кармана демисезонного пальто плоскую бутылку сорокаградусной и прикладывается к ней”.
В нашем гастрономе время от времени ставят столик с бутылками того или иного пива, и две девочки в фирменных фартучках наливают желающим по неполному пластиковому стаканчику, заученно улыбаясь и призывая купить четыре бутылки, чтобы пятую получить бесплатно. Мимо столика пролегает дорога в винно-водочный отдел с разливом водки, пива и 72-го портвейна, и пьющие (большей частью одни и те же) уж не берут конфетку или кусочек лимона на закуску, но, выпив, подходят к фартучкам и запивают пивом. Кроме них откликаются на призыв попробовать “Волжанин” лишь разбитные бабушки — потому что бесплатно, и пьют с шуточками, выдающими смущение.