Новый Мир ( № 8 2009)
Шрифт:
так страстно жили мы?
От встречи много ль проку
и что — объятий дрожь,
когда свою пятерку
ты завтра обретешь
за то, что с юной силой
вдруг выпалишь, как “пли!”,
что вы на пару с милой —
две горсточки земли.
Не
Я был как все — дебил.
Но вот запомнил встречу,
экзамен позабыл.
Небось у ахинеи
не вышел с нами трюк,
и то, что в нас — сильнее
того, что есть вокруг.
В раздрае, в непокое,
Господь, не уводи
сомнение благое…
А вера впереди.
Чужой город
Этот город чужой мне. Мне не с кем в нем говорить.
Разве только с деревьями. Они как раз — как везде.
Люди слишком подвижны. Но это — чужая прыть.
Мельтешат и при первом луче, и при первой звезде.
Ну, конечно, за этим порою стоит нужда.
Но у бедных как раз темперамент куда слабей.
Бедных меньше на шумных улицах в час, когда
ухнет колокол на колокольне у Всех Скорбей.
То ли слишком уж долго живу на этой земле,
а не то то ли слеп, то ли глуп, то ли что еще —
не могу разобраться в местном добре и зле,
и, конечно, добро предъявляет мне грозный счет.
Непризнанье того, что я был обязан признать.
Неприятье всего, что и впрямь мне не по нутру.
Я молчу: на устах моих… как бишь там — печать,
потому что если открою рот, то совру.
Ну, а врать мне не хочется. Хватит. Я жил в те дни,
где молчанье было согласьем. И я молчал.
А теперь я молчу по-честному, извини,
просто я не пойму таких городских начал.
Я молчу на детской площадке. Детишек нет.
Паучок деловито торопится по песку.
По площадке летает пластиковый пакет,
словно пьяное привидение в отпуску.
Суетится внутри ограды, идет на взлет,
трепыхаясь, кувыркается на лету.
Но, что странно, находит выход: широкий вход —
и без страха устремляется в пустоту.
Леонид Леонов. «Игра его была огромна».
Окончание. Начало см. “Новый мир”, 2009, № 7.
4. 34-й год
Впрочем, до выхода “Дороги на Океан” успеют пройти, как минимум, два важных события.
Одно — в творческой жизни Леонова.
Второе событие касалось всей писательской братии.
Многоруко и зло оттрепав Леонова, ему дали разрешение на постановку пьесы по роману “Скутаревский” в Малом театре.
То есть у него после шестилетнего перерыва (после закрытия и снятия с репертуара “Унтиловска”) появилась возможность вернуться в театр.
Пьесу он, к счастью, написал чуть ли не за неделю, сразу после окончания романа, пока критика еще не разрослась волнообразно. Когда вся эта бурная шумиха началась, Леонову уже не работалось: за 11 месяцев — сразу вслед за окончанием романа и пьесы по роману — Леонов, вплоть до сентября 33-го, не напишет почти ничего — одна заметная статья выйдет в журнале “Советское искусство”, и все.
Переживает происходящее он болезненно и лечится своими увлечениями: кактусами, баней — до чего Леонов был большой охотник… ну и работа над постановкой в Малом театре хоть как-то обнадеживала.
Премьера состоялась 11 мая 1934 года.
Автоинсценировка была сделана куда более сухо и жестко, в отличие от романа. Это ее, с одной стороны, отчасти избавило от критики; с другой — пьесу эту Леонов никогда в свои книги не помещал: она, безусловно, была слишком прямолинейна, немногослойна.
Главную роль — профессора Скутаревского — играл актер Николай Рыбников.
Почти одновременно спектакль по “Скутаревскому” начали готовить в Государственном русском театре Белорусской ССР, располагавшемся в Бобруйске. Спектакль поставил главный режиссер театра Владимир Кумельский, где сам и сыграл главную роль.
Следом “Скутаревский” пошел в Театре Красной армии.
То есть жизнь понемногу налаживалась: три премьеры за год; пресса иногда сквозь зубы, иногда благодушно отозвалась обо всех постановках.
Другое событие связано с начавшейся еще в прошлом, 1933 году подготовкой к Первому Всесоюзному съезду советских писателей.
Леонов активно участвовал в процессе объединения советских писателей с конца 20-х годов, и, похоже, этот вопрос его серьезно волновал. Он надеялся обезопасить и себя, и своих собратьев от “пролетарских” ортодоксов и большие надежды возлагал в числе прочего и на государство, на Сталина лично.
Несмотря на огульную критику, позиции Леонова в литературном мире пока были достаточно сильны.