Новый Мир ( № 8 2009)
Шрифт:
И далее:
“Бухарин. С вредительством дело обстояло так, что в конце концов, в особенности под нажимом троцкистской части, так называемого контактного центра, который возник, примерно, в 1933 году, несмотря на целый ряд внутренних разногласий и манипулярную политическую механику, что не представляет интереса для следствия, — после различных перипетий, споров и прочего, была принята ориентация на вредительство.
Вышинский. Это ослабляло обороноспособность нашей страны?
Бухарин. Разумеется.
Вышинский. Следовательно,
Бухарин. Этого не было формально, но по сути дела это так.
Вышинский. Но действия и деятельность в этом направлении были ясны?
Бухарин. Да.
Вышинский. О диверсионных актах вы то же самое можете сказать?
Бухарин. О диверсионных актах, — в силу разделения труда и определенных своих функций, которые вам известны, я, главным образом, занимался проблематикой общего руководства и идеологической стороной, что, конечно, не исключало ни моей осведомленности относительно практической стороны дела, ни принятия целого ряда с моей стороны практических шагов.
Вышинский. Я понимаю, что у вас было разделение труда.
Бухарин. Но я, гражданин прокурор, говорю, что я несу ответственность за блок.
Вышинский. Но блок, во главе которого вы стояли, ставил задачей организацию диверсионных актов?
Бухарин. Насколько я могу судить по отдельным различным, всплывающим у меня в памяти вещам, это — в зависимости от конкретной обстановки и конкретных условий.
Вышинский. Как вы видите из процесса, обстановка была достаточно конкретной. Вы с Ходжаевым разговаривали о том, что мало вредят, что плохо вредят?
Бухарин. Насчет того, чтобы форсировать вредительство, разговоров не было.
Вышинский. Позвольте спросить подсудимого Ходжаева.
Председательствующий. Пожалуйста.
Вышинский. Подсудимый Ходжаев, был у вас разговор с Бухариным о том, чтобы форсировать вредительство?
Ходжаев. В августе 1936 года у меня на даче, когда я разговаривал с Бухариным, он указывал на то, что вредительская работа слабо поставлена в нашей националистической организации.
Вышинский. И что же нужно сделать?
Ходжаев. Усилить и не только усилить вредительство, но надо перейти к организации повстанчества, террора и тому подобного.
Вышинский. Подсудимый Бухарин, правильно говорит Ходжаев?
Бухарин. Нет.
Вышинский. У вас ставилась задача организовать повстанческое движение?
Бухарин. Повстанческая ориентация была.
Вышинский. Ориентация была? Вы на Северный Кавказ посылали Слепкова для организации этого дела? Посылали вы в Бийск Яковенко для той же цели?
Бухарин. Да.
Вышинский. А это не есть то, что говорит Ходжаев, применительно к Средней Азии?
Бухарин. Я думал, что когда вы спрашиваете о Средней Азии, то речь должна идти в моем ответе только о Средней Азии”.
Леонов вглядывался в лицо Бухарина, в лица всех остальных… И что, зададимся мы вопросом, произносимое подсудимыми сильно похоже на ложь? Если слушать это из 1938 года?
Разыграть такое — тут нужна воистину дьявольская воля! И разыграли…
Теперь уже можно говорить и о том, что жесткая оппозиция Сталину действительно имела место, равно как реально допустима возможность заговора в высших партийных элитах. И о том, что вся страна впала в психоз, и запущенные репрессии было почти невозможно остановить, потому что тысячи и тысячи людей безо всякого принуждения охотно оговаривали друг друга. И о том, что так или иначе внутрипартийная борьба в СССР 20 — 40-х годов в значительной мере отражала маневры западных спецслужб.
Но и не забывать при этом, что все вышеперечисленное никак не отрицает кровавого абсурда чисток, нечеловеческих, иезуитских методов ведения фальсифицированных следствий и прочих жутких признаков эпохи.
Но тогда — какой был выбор тогда? Не верить глазам? Зажмуриться, накрыть руками голову и бежать? Куда? От кого?
Никто никуда не убежал, ни один. Все остались жить, потому что это снова была — жизнь. И никакой другой не предполагалось.
И если горло сдавило и разучился разговаривать — то нужно учиться заново. И если черепная коробка раскалывается — то это пройдет, и способность мыслить, реагировать и даже верить вновь вернется.
В марте 38-го страна празднует 70-летие со дня рождения убитого врагами рода человеческого Горького. Статьи о нем пишут все кто ни попадя — но опять же не Леонов.
28 марта в Москве проходит литературный вечер, посвященный Горькому. Вступительное слово предоставляют Всеволоду Иванову, далее — Фадеев, Павленко, Макаренко… Леонова снова нет. У него нет сил снова стоять на трибуне, жутко пальцы переплетя и страдая всем существом. Снова ведь придется… о предателях… о висельниках…
Но в апреле 38-го Леонов появляется в миру.
Сначала дает интервью “Вечерней Москве” о пьесе “Половчанские сады”. Затем выступает на совещании по вопросам театра и драматургии: произносит речь “Создать театр, достойный эпохи”. А какой же еще! “Недостойный”, что ли?
Период работы над художественной прозой в биографии Леонова сменил период театральный. Подобным образом в свое время ушел от прозы в театр Михаил Булгаков, чтобы потом вернуться для окончания последнего своего романа.
Но, однако ж, если продолжать аналогии, надо сказать, что, вопреки расхожему мнению, леоновские спектакли будут запрещать с не меньшим остервенением, чем булгаковские. И нервов ему попортят в связи с этим тоже не меньше — разве что нервная система купеческого сына, не имевшего своего романа ни с морфием, ни с алкоголем, ни с никотином, оказалась покрепче.
7 августа умирает Константин Сергеевич Станиславский, и уже 8 августа в издании “Советское искусство” выходит статья Леонова памяти режиссера. Писатель вспоминает о знакомстве с ним. Потом присутствует на похоронах его: ушел еще один старик, с которым связаны и важные дни жизни, и театральные надежды — пусть и не сбывшиеся пока.