Новый Мир ( № 8 2009)

Странный, кстати, момент: Леонов начинает жуткую, зимнюю, метельную пьесу в самый жаркий месяц года. Это, наверное, говорит о том, чтбо все-таки чувствовал он внутри — несмотря на недавнее чудесное спасение после статьи в “Известиях”. Непреходящий холод он чувствовал. И это чувство понятно: если на него спустили собак вскоре после получения государственной награды — разве может гарантировать долгосрочное спокойствие какая-то статья.

Вон Михаил Кольцов был самым публикуемым журналистом в “Правде”, все знали Кольцова… И где теперь он?

1 сентября 1939 года вооруженные силы Германии вторгаются в Польшу. Началась Вторая мировая война.

Всеволод Иванов записал в своих дневниках, кто принес известие об этом: “В войну никто не верил, все думали, что идет огромная провокация <…> О войне сообщила В. Инбер. Был дождичек, и Леонов приехал на автомобиле, чтобы спросить, поедем ли мы в Тифлис <…> Жена Леонова все время старалась пройти к радио <…> Леонов принял сообщение о войне необычайно спокойно…”

Иванова леоновское спокойствие, видимо, раздражало: но это вообще в духе Леонова — сохранять спокойствие всегда, ну или почти всегда, и никогда не выказывать своего волнения.

На Кавказ Леонов едет один: там проходят празднества в связи с юбилеем армянского эпоса “Давид Сасунский”.

Возвращается в Москву и к ноябрю доделывает “Метель”.

В декабре он читает пьесу труппе Малого театра, где по-прежнему и с успехом идет “Волк” (к пьесе, сразу после статьи Серебрянского, проявили интерес несколько провинциальных театров, и вскоре появятся новые постановки).

Режиссер Илья Судаков, актеры, уже играющие в “Волке”, — все в восторге и называют “Метель” лучшей пьесой Леонова.

Цензура, не раз уже обжегшаяся на сочинениях Леонова, разумно настроена “Метель” отклонить. Но судьбу пьесы, по запросу Малого театра, лично решает председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР Михаил Храпченко. Он слушает “Метель” в исполнении самого Леонова и дает добро на постановку.

Новый год семья Леоновых встречает если не в благих ожиданиях, то хотя бы не в состоянии сердечной жути и стресса: в кои-то веки Леонова не бьют в прессе полгода подряд! Полузабытое ощущение.

8 января Леонов читает пьесу в редакции журнала “Советское искусство”. 14 января 1940 года в том же издании публикуется отрывок из “Метели”.

Вскоре пьеса обсуждается в кабинете советской драматургии ВТО в Москве.

Достигается договоренность о постановке пьесы в Днепропетровске, в Русском драматическом театре им. М. Горького, где с прошлого года идет с успехом “Волк”.

Постановку готовят достаточно быстро, 11 апреля Леонов выезжает в Днепропетровск, 12-го с оглушительным успехом происходит первая премьера спектакля.

Следом проходит премьера в Казани.

В апреле “Метель” выходит отдельный книжкой, правда, маленьким тиражом в полторы тысячи экземпляров.

Зато в течение полугода “Метель” станет одной из самых популярных постановок в театрах всего Советского Союза. Слава ее неожиданно окажется обвальной. “Метель” стремительно поставят сразу в тринадцати городах: Архангельск, Куйбышев, Ленинград, Симферополь, Смоленск, Ярославль и другие.

Вдохновленный происходящим, Леонов в августе садится за новую пьесу — “Обыкновенный человек”.

Тем временем еще 16 театров, в том числе ленинабадский, ростовский, харьковский, фрунзенский, челябинский, включают “Метель” в свой репертуар.

Десятки провинциальных изданий посвящают пьесе добрую сотню восторженных статей. В статьях тех писалась все, что угодно, в основном по готовым лекалам: о советском человеке, о его чести и честности, о прозорливости художника и драматурга, но дело было, конечно, не в этом.

Дело в том, что страна ой как задолго до пресловутой оттепели и многочисленных оттепельных сочинений, та страна, что жила и брела сквозь метель, вдруг узнала себя, увидела себя и вздрогнула от этой правды.

Действие пьесы вновь происходит в семье, как почти всегда бывает у Леонова, непростой, с червоточинкой (см. “Скутаревский”, где профессор говорил, что дети — это его “ошибка”; недавние “Половчанские сады” с сыном-инвалидом, рожденным изменившей мужу женщиной; “Волк”, где семья — при внешнем благополучии — давно развалена… ну и так далее).

Глава семьи в “Метели”, Степан Сыроваров, обозначен как “директор чего-то”. У него есть жена Катерина. У Катерины дочь от первого брака — Зоя. Отец Зои, как наш внимательный читатель уже мог догадаться, — белогвардеец. Эмигрировавший в Гражданскую. И собирающийся возвращаться домой.

У Владимира Набокова в романе “Подвиг”, написанном в начале 30-х, герой и отчасти альтер эго автора отправляется из эмиграции в Советскую Россию, нелегально. У Леонова его тайный прототип делает еще более длинный круг: сначала уезжает от советской власти за рубежи, чего не сделал Леонов в 1920-м в Архангельске, а потом еще и решается вернуться на Родину.

Зоя спрашивает у матери: каким был отец? “Красивый, наглый, хлюст такой, наверно?” Так советская девушка озвучивает типизированные советские представления о белогвардейце.

Катерина описывает его с нежностью: “Он был длиннорукий, неуклюжий, но добрый. Сильный очень”.

Сам Леонов, если верить современникам, был немного похож на оба варианта: красивый, но не наглый, конечно. Безусловно не хлюст, хотя на фотографиях 30-х есть некоторое внешнее эстетство; при всем том если не неуклюжесть, то некоторое, быть может, купеческое, немного медвежье, вразвалочку передвиженье в пространстве было ему свойственно. Руки, да, не то чтобы длинные, но такие… развитые. И очень сильные, действительно.

Забавляется, в общем, Леонов, как и прежде.

Отец белогвардейца, что характерно, был купцом. Сам из деревни, но приезжал в Москву торговать. В Зарядье наверняка, но хоть об этом Леонов не пишет.

Отдельно стоит здесь вспомнить, как Пушкин в своей “Метели” описывает боевую славу русского офицерства: “Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слезы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю!”