Новый Мир ( № 8 2009)
Шрифт:
Вообще аллюзии с Пушкиным в леоновской пьесе вполне очевидны. Как и у Пушкина сквозь метель добирается к главной героине истинный ее муж — так и у Леонова.
Но не эти леоновские забавы важнее всего в пьесе. Та атмосфера, которую Леонов создает уже не отдельными емкими деталями и общей, “оцепенелой”, по выражению Георгия Адамовича, интонацией, а нарочитыми, откровенными мазками.
Действие происходит на периферии Страны Советов в конце тридцатых.
В первом же авторском вступлении сообщается, что собравшиеся
Ключевая интрига первого действия — нежелание Зои скрывать больше от людей правду об отце.
“Снова раздали анкету, — сообщает она матери. — Кто, что, когда и почему. Спрашивают про отца”.
“Он умер”, — отстраненно повторяет мать.
“Я не могу больше лгать, мамочка, — отвечает дочь. — Столько раз, столько раз… Через это я поступила в институт, стипендию получила,
овладела дружбой товарищей. Ведь это все кража, мамочка…”
“Нынче все не без пятнышка, Зоя, — мрачно отвечает мать. — Только одни таскают на плечах, другие прячут за пазухой…”
Зоя показывает матери письмо от отца, невскрытое. (Это Леонов шлет своим героям письма от себя, уехавшего в 20-м.)
“Спрячем его в огонь, дочка”, — советует мать. И они сжигают письмо.
Таковы реалии жизни в Советской России. Дальше — гуще.
Появляется Степан Сыроваров, тот самый отец семейства и “директор чего-то”.
Коллизия усложняется очередной излюбленной леоновской (изначально — библейской) темой: Степан и эмигрировавший Порфирий — родные братья (это у Леонова еще с “Барсуков” пошло, когда страна раскололась ровно пополам, прямо через семью братьев Рахлеевых). То есть Степан Сыроваров живет с женой родного брата и со своей племянницей.
Этот Сыроваров наперебой с женою начинает буквально сыпать перченой антисоветчиной.
“Благополучие страны измеряется количеством проливаемых там женских слез”, — говорит Степан.
“Сверхпартийные доклады читаете, а дома говорите такие скользкие вещи”, — отвечает Катерина.
“…Ты стал совершать уйму подозрительных телодвижений, — продолжает она, — рвешь какие-то бумаги по ночам, ведешь телефонные разговоры на ужасно благонамеренные темы, явно в расчете на третье лицо…”
“Ходят слухи, что научились подслушивать через электрическую лампочку, а ты…” — сквозь зубы отвечает муж.
Вскоре появляется подруга Зои Валька, тоже сообщает много интересных вещей: “А у нас сосед — жуткий доносчик”. Произносится как “а у нас в квартире газ”.
“Жильцы даже отравить его собирались коллективно, — продолжает Валька, — только боятся. Он сядет в коридоре на табуретку и все слушает, слушает с блокнотиком”.
Такой вот чудесный мир вокруг.
Далее, конечно, выясняется, что Сыроваров — герой отрицательный: положительным его Леонов сделать не мог никак, с такими-то речами.
Однако у зрителей уже было достаточно времени узнать, услышать, увидеть самих себя.
На том предприятии, что возглавляет Сыроваров, начинается проверка, и к ней имеет отношение некая Карякина. Сыроваров придумывает хитрый, вполне в духе времени, ход, чтобы избавиться от проверки: пишет ее сыну липовое анонимное письмо самого крамольного содержания — с явной надеждой, что письмо прочтут. Его, естественно, прочитывают “кому надо”, и к Карякиным приходят с обыском. Забирают сына, а Карякина вешается.
Степан Сыроваров тем временем уже собирается бежать за границу — он перевез туда в свое время крупную сумму денег, передав ее брату Порфирию, бывшему белогвардейцу.
Остаются последние дни до отъезда, и Степан Сыроваров весь на нервах.
Катерина тоже заражается неврозом своего мужа.
“…Почему вон там, в подъезде, стоит человек и не отрываясь смотрит на твои окна, почему? — спрашивает она мужа. — Вторые сутки. И у него черная повязка через глаз”.
“Прогресс, гримироваться научились…” — говорит Сыроваров.
Натуральное издевательство над Советской Россией, иначе не назовешь происходящее в пьесе.
Муж просит Катерину подойти к окну, незаметно, еще раз показать, где стоит незнакомец. И лучше не в полный рост, просит он. “Лучше пригнись и ползи на коленях…”
“Не хочу, я не хочу на коленях!” — взрывается жена, и это один из самых пронзительных и страшных моментов в пьесе.
“Люди не должны ползать, не должны! — кричит женщина. — Они тогда как грязь делаются, как грязь…”
И дальше демонстрируется, как именно люди, причем молодые, делаются “как грязь”.
К дочке Зое приходят товарищи по институту — скоро Новый год, и ребята наряжают елку (по велению Сталина в 1936-м вновь разрешили ранее запрещенные елки).
Зоя решает признаться своим друзьям и жениху, кто ее настоящий и вовсе не умерший, как она до сих пор писала в анкетах, отец.
Признается — и все в ужасе уходят, включая жениха.
“С каким злым восторгом иные сдергивают с себя личину притворного приятельства”, — делает здесь ремарку Леонов, и тут он имеет в виду не только Зою, конечно, но и сотоварищей по литературе.
Тут уже степень безобразия, которое описывает Леонов, достигает наивысшей точки, поэтому приходится понемногу все исправлять.
Чуть раньше в семье Сыроваровых появляется родня из деревни — председатель колхоза Лизавета, недавно получившая орден. В чем, кстати, никакой неправды нет, потому что председателей колхозов награждали тогда чуть ли не еженедельно, о чем “Правда” неизменно отчитывалась, публикуя портреты ударников труда.