Новый Мир ( № 9 2006)

Причем отдельные попытки национальных правительств ограничить этот процесс успеха, как правило, не имеют. Слишком несоизмеримы возможности противостоящих сторон. Попытки эти порождают, по выражению П. Щед­ровицкого, лишь «бунт капиталов»7 — бегство финансовых средств из страны по тем же, практически бесконтрольным, сетевым электронным путям. Такая явочная десуверенизация государства, его принудительный демонтаж, анестезируемый рассуждениями о приоритете гражданских прав и свобод, превращает почти любое правительство, даже самое демократическое, из полновластного хозяина своей экономики в рядового менеджера, в исполнителя, в технического назначенца, главной задачей которого является грамотная утилизация местных ресурсов. Причем менеджера, что существенно, можно и заменить, если, по мнению подлинных хозяев реальности, он плохо справляется со своими обязанностями. Это продемонстрировали войны в Югославии, Афганистане, Ираке, кризис вокруг Ливии, Северной Кореи, Ирана, а также недавние «демократические революции» на постсоветском пространстве.

«Потоковая экономика» приобретает ярко выраженный колониальный характер. Она становится метрополией для всего остального мира. Правда, это колониализм особого рода. Осуществляясь на данном этапе в «атлантической версии», будучи территориально привязанной к развитым странам Запада, экономика глобальных потоков тем не менее преобразует собой всю существующую реальность. Уже отмечалось, что если классический колониализм, колониализм Британской империи или послевоенный колониализм США, базировался на сотрудничестве, хотя бы и резко неравноправном: метрополия была заинтересована в стабильности колониального бытия как источника своего собственного процветания, — то в нынешнем «глобальном колониализме» преобладают разрушительные тенденции. Из осваиваемой территории быстро извлекаются финансовые, сырьевые или человеческие ресурсы, извлекается вся та прибыль, которую они могут дать, а затем фокус интересов смещается, оставляя «колонию» в состоянии экономической деградации8. Причем степень деградации в отдельных случаях может быть столь велика, что происходит полное экономическое разрушение территории — ее демодернизация, архаизация, образование «областей хаоса», где начинают преобладать теневые структуры. Таким образом возникают совершенно особые зоны: «Глубокий Восток», «Глубокий Юг», специализирующиеся на экономике криминала9.

Вместе с тем трансформируется и собственно западная реальность. Поскольку либерализм, ставший идеологией глобализации, декларирует приоритет личности над государственным и национальным суверенитетом, что, в частности, предполагает и свободу перемещений, а главное — из-за дефицита низкоквалифицированной рабочей силы в развитых странах Запада, вызванного процессом депопуляции, в последние десятилетия ХХ века начали возникать громадные антропотоки, «человеческие течения», сопоставимые по масштабам с Великим переселением народов в эпоху крушения Римской империи.Образование национальных анклавов — турецких в Германии, араб­ских во Франции, албанских в Италии, мексиканских, китайских, индий­ских в Соединенных Штатах, исламских в Великобритании, русских по всей Европе — сделало западную реальность принципиально мозаичной: главенствующая «титульная» культура растворяется в конгломерате «всемирной деревни». Отражением этого стала концепция мультикультурализма: равноправного сосуществования множества разных культур в едином территориальном пространстве. Возник новый субъект глобальной истории — мировые диаспоры численностью в сотни тысяч и миллионы людей, живущих вне исторической родины. Это, в свою очередь, привело к зарождению государственных образований нового типа — построенных на функциональном объединении диаспоры и метрополии. Границы государств стали фрактальными, размытыми, неопределенными. Государства из устойчивой совокуп­ности территорий, что являлось признаком их политического существования, постепенно превращаются в изменчивую совокупность граждан. Причем гражданство здесь может быть весьма условным: лишь в той мере, в какой человек признает над собой власть данного государства. Такое гражданство следует называть «сетевым»: степень вовлеченности в подданство может непрерывно меняться.

Фактически это не Запад колонизирует Второй и Третий миры. Фактически это будущее колонизирует сейчас настоящее. Оно агрессивно вторгается в существующую реальность, преобразует ее, превращая в нечто совершенно иное. Оно стремительно перестраивает ее для себя, не делая особых различий между Западом и Востоком, Югом и Севером.

Заметим в этой связи, что универсализм, структурным выражением которого является глобализация, представляет собой давнюю мечту человечества: мечту о единстве мира, мечту о единстве людей, не разделенных ни расовыми, ни национальными, ни государственными, ни религиозными предрассудками. Ранее эту идею пытались осуществить мировые религии, позже она вырастала из великих социальных доктрин — коммунистической и либеральной, каждая из которых акцентировала свою сторону универсализма. В наше время эта идея овеществляется через глобальную экономику.

Впрочем, заметим также, что боги наказывают человека, исполняя его желания.

Человек в сетях

Хотя считается, что характеризующей чертой современности является активность сетей, внедряющихся в индустриальный мир, однако ясно, что сетевые структуры как специфический тип внегосударственной организации социума существовали всегда.

Отличие их от собственно государства заключается в следующем.

Государство иерархично: оно имеет один центр власти, один центр силы, все остальные центры, независимо от их назначения, подчинены ему. Низшее здесь поглощается высшим и существует постольку, поскольку не выходит за пределы социальной субординации. Сеть, напротив, гетерархична: она имеет множество центров власти, множество легитимных источников. Все сетевые субъекты, по крайней мере теоретически, равны между собой. Модератор в сети не устанавливает законы, он лишь поддерживает существующие правила коммуникации.

Государство обладает физической территорией. Собственно, это главный признак его реального бытия. Территория государства теоретически постоянна, изменение ее сопряжено с большим онтологическим риском: войнами, социальными катаклизмами, кризисами и так далее. Сеть, в свою очередь, экстерриториальна: физического пространства у нее нет; фактически она представляет совокупность «граждан сети», а потому меняет свои очертания непрерывно и, как правило, безболезненно.

В этом смысле сетевыми структурами являлись, например, общины раннего христианства, свободно взаимодействовавшие между собой: роль модераторов здесь играли апостолы; католические монастыри (ордена) в средневековой Европе: власть Папы Римского долгое время была очень условной; торговый Ганзейский союз, экстерриториальное образование более чем из ста городов — Любек (Германия), Брюгге (Фландрия), Новгород (Русь), Лондон (Англия), Берген (Норвегия), Венеция, Ревель, Рига… Ганза имела даже собственные войска и свою «территорию» — поверх границ современных ей государств.

Специфическими сетевыми структурами были также «потребительские домены» советского времени. Возникли они в эпоху всеобщего дефицита и конструировались спонтанно, по принципу дополнительности. Один фигурант домена мог достать билеты в театр, другой — на поезд, третий — продукты, четвертый — обувь или одежду, пятый мог поспособствовать обмену квартиры, шестой — поступлению детей в институт. Никакой иерархии здесь, разумеется, не было. Связи наращивались, ветвились, обрывались и восстанавливались в зависимости от конкретных потребностей.

Вполне очевидно, что сети не есть изобретение ХХ века. Вертикальная «жесткая» организация мира всегда дополнялась свободными горизонтальными связями. Они устанавливали функциональный коннект внутри каждого структурного этажа. Другое дело, что рост и активность сетей, как, впрочем, рост и активность древних и новых империй, были очень долго ограничены скоростью коммуникаций. Временнбые задержки, порождаемые преодолением физического пространства, сдерживали и деятельностный потенциал сетей, и их численное увеличение.

Только с появлением компьютерных мгновенных контактов сетевые структуры стали самостоятельным персонажем исторического процесса. Причем тут же выяснилось, что именно сети, именно совокупность своеобразных «электронных грибниц», наиболее соответствуют изменчивой среде современности. Трудно сказать, что здесь причина и что следствие. В ситуации перехода, в ситуации смены исторических фаз, когда одна структурная целостность распадается, а другая, призванная ее заместить, только еще возникает из хаоса, социальный континуум претерпевает разрыв, он теряет свойства непрерывности (дифференцируемости), в нем, как в микромире, проступает некая первичная онтологическая неопределенность: причину нельзя отделить от следствия, они еще не обрели подлинного бытия.

В конце концов, принципиального значения это не имеет. Важно то, что современное общество, будто паутиной, прошито электронными коммуникациями. Сети существуют сейчас на всех уровнях — на региональном, правительственном, межправительственном, глобальном, на уровне общественных и профессиональных организаций, на уровне экономических и финансовых объединений. Через сеть человек начала XXI века общается с друзьями или коллегами по работе, отправляет почту, получает необходимую информацию, платит по счетам, согласует документы, узнает новости, смотрит фильмы, делает покупки и голосует на выборах.