Новый мир. № 1, 2004
Шрифт:
Затем она стала садиться у окна и часами была неподвижна, только время от времени зажимала нос рукой, словно примеряла, как это — бездыханной сделаться… С наступлением темноты говорила:
— Ночь прыгнула на город, как черная кошка — на мышонка.
В один из таких дней, когда — по народному выражению — Ксения раскинула печаль по плечам, она вдруг резко вскочила и бодро произнесла:
— Живи, чадо! — то ли себе, то ли цветку, который решила полить в этот миг.
Вскоре до меня стали доходить слухи, что ее часто видят с каким-то мужчиной лет тридцати. Но мне она долго ничего не говорила,
— Сначала я искала доброту, затем — ум, а теперь нужно, чтоб ум и доброта ВМЕСТЕ…
Ну, не знаю, что там вместе, но мне показалось, что Стас к Кириллу имеет такое же отношение, как утюг к космосу. Лицо у него все в бороде, но при этом казалось, что весь он голый, как на ладони. И улыбка какая-то… негреющая. Но я заглушала в себе все такие мысли, потому что Стас вернул Ксению к жизни.
Однажды она призналась, что вернула ее к жизни в том числе и физическая близость, но при этом сама положила руку на лоб, как при головной боли, из чего я заключила, что все не совсем так…
Она модно постриглась — под мальчика, это раз. У нее появились в гардеробе вещи из — казавшейся тогда прекрасной — синтетики, а раньше она словно вообще не замечала одежды своей. Только навсегда ее брови серьезно так соединились вдруг, словно ей нравилось хмуриться. Уже говорила его словами:
— Потроха-то у пианино легко привести в порядок, а вот сам футляр — если резьба… Чтобы стопроцентный ресурс вернуть инструменту, я должна научиться резать по дереву.
И научилась вскоре — даже показывала мне, какие мышцы на руке появились от этого.
И снова, и снова я слышала: «Думай не думай, а сто рублей не деньги». А ведь она знала, что для меня сто рублей — деньги (месячная зарплата м.н.с.)! И я уже постепенно стала отдаляться от Ксении. Тем более, что университет мы закончили и разъехались из общежития кто куда. Но виделись все, конечно, без конца.
Если про любовь к Кириллу она говорила «Все Происходящее», то о Стасе совсем по-другому: «Вляпалась так вляпалась».
— Нин, ты обо мне хуже думаешь, наверно, но что делать — вляпалась…
— С чего это я буду думать о тебе хуже?
— За то, что там была высокая нота, а здесь… одно слово — вляпалась! Но если Кирилл меня оттуда видит, то… простил?
— Ксения, высокая нота — это всегда трудно. Я же все понимаю. Женщине хочется стабильности. Как ни крути!
Тут она восторженно повисла на мне:
— Да! Я знаю: Стас — средняя величина, но ведь так хочется иметь семью.
— Слушай, даже для Канта норма красоты — средняя величина. Он предлагал взять сто силуэтов мужчин и наложить их друг на друга — наиболее затемненная часть может служить эталоном…
Я говорила о Канте, но имела в виду себя: у меня тогда тоже оборвалась высокая нота любви, и я искала счастья среди средних величин.
— Нин, честно? Даже для Канта! — Ксения закончила вскрикивать, повисать на мне и спросила: — Может, фамилия моя виновата? — У нее была фамилия Вагон. — Прицепляюсь к паровозу,
так сказать… Душечка-два такая. Я ведь тоже на втором курсе была влюблена в преподавателя — Соломона, как чеховская Оленька — в учителя гимназии… И я растворяюсь в них — каждый раз.И Ксения тут же смешно разыграла чеховскую Душечку: «Свят! Свят! Свят!» Слова были не чеховские, но все же как бы старинные, а молодой голос чуть съехал набок в пародийной интонации. Она изобразила, как Душечка в летний денек пробует ужин для мужа, затем — мальчика Сашеньку «верхом на палочке» (швабре). Здорово у нее это получалось, талант не спрячешь…
Как из деталей автомата можно собрать только автомат, так из девушек, изучающих Тургенева и Чехова, могли получиться только тургеневские или чеховские женщины.
Ксения несколько раз произнесла: «Душечка-два», словно ждала, что я буду ее переубеждать. И я стала переубеждать:
— Что значит — растворяешься в каждом? Соль, растворясь, не исчезает в воде, она изменяет воду, которая становится солоноватой. Все нормально. Как в Акчиме говорят: где мило — там глаза…
— Пойми, ведь я как будто не живу, когда Стаса нет рядом! Словно кислород есть только возле него!
— Наоборот, — сказала я, — ты своей любовью создаешь дополнительный кислород.
Этот обмен волнениями (не мыслями же — откуда мысли в таком возрасте) нас тогда как-то особенно сблизил.
Вскоре у сына Стаса (в первом браке) начались проблемы: ноги отнялись. Возможно, тут произошел перенос — мальчик пяти лет очень переживал уход отца, а отец ведь ногами ушел… Стас решил вернуться в семью. Ксения о прощальном свидании рассказывала, повторяя:
— А борода на плече. А борода на плече.
— Почему?
— Оглядывался. Уходил и оглядывался.
Она вдруг решила уехать в Питер — там получила комнату (вела при домоуправлении театральный кружок). И вскоре вышла замуж за эсперантиста. Конечно, выучила эсперанто. Мы переписывались. Она даже в Венецию съездила с мужем по линии эсперанто.
Нет, я пропустила архитектора. Сначала она в него влюбилась, писала мне об «архитектурном самолюбии» и архитектуре тишины. Архитектор звал ее Августейшая Ксения. Но не сложилось…
И вот после — замуж за эсперантиста. Детей у них не было.
Когда муж вдруг решил перебраться жить на Запад, Ксения за ним не поехала. Значит, не Душечка! Душечка все разделяет с любимым. А Ксения — не все. Так Софья Андреевна не разделила взгляды Толстого (в конце жизни).
Но на самом деле — если серьезно подумать — Душечек не существует! Если б чеховской Душечке, как жене Толстого, пришлось выбирать!.. Она бы тоже за детей своих заступилась, не дала их нищими оставить. А Ксения родину не захотела оставить.
Она любила писать письма. Даже ее вступительное сочинение — помню — было в виде письма: «Здравствуй, Галка! Я сдаю вступительные экзамены, свободная тема сочинения… такая-то… А помнишь, Галка, мы сидели на уроках литературы на одной парте и мечтали о…» Модно тогда это все было: Галки-парты… Считалось, что раскованность…
Сейчас уже она не про парты писала мне, а про бессонницы.
«Сегодня не спала и решила ставить цвета напротив поэта:
Пушкин — красное и черное,
Цветаева — золото с красным,