Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Новый мир. № 3, 2003

Журнал «Новый мир»

Шрифт:

Небольшая книжка в благородно-скудном оформлении — событие для всех, кому дорого имя Марины Цветаевой.

История, которая стоит за выходом в свет этой книги, могла бы быть точно истолкована только самой Мариной. Ей свойственно было моментально проникать в смысл тех событий, что мы называем случайными. Нам же остается радоваться и удивляться маленькой победе над забвением, спасению трепетных листочков от губительного времени. Война, аресты, ремонты, смены режимов и протекающая крыша — все пережили эти двенадцать писем, найденных недавно в Вильнюсе, — число-то какое хорошее.

Поразительно, что письма «прятались» в точности до того срока, до которого Ариадна Эфрон завещала

закрыть от чужих глаз письма матери. Летом недавнего, 2001 года польский писатель Владислав Завистовский приехал в Вильнюс и заглянул в дом, где жила когда-то его бабушка Наталья Александровна Гайдукевич. Нынешняя хозяйка дома (увы, имя ее не названо в книге) оказалась доброжелательным и порядочным человеком; на прощание она вручила Завистовскому пачку писем, которую нашла за стропилами чердака.

«Как я обрадовалась виду Вашего почерка на конверте, — аккуратного, институтского, первоученического. Эти почерка похожи на жизнь прежних нас…» (из письма от 24 апреля 1935 года).

Редкая способность чувствовать другое сердце на расстоянии, поверх всех барьеров, и безошибочная интуиция дарили Цветаевой возможность дружить и любить без очного знакомства, не видя лица, но видя душу. «Есть вещи пуще, чем родство: родство — человеческое…»

Но формально переписка Гайдукевич и Цветаевой началась как родственная. Наталья, молодая учительница французского языка, написала Цветаевой как своей дальней родственнице по линии Геевских. Марина Ивановна отозвалась быстро и очень сердечно: «Голубчик, как Вы могли подумать, что я Вам не отвечу…»

Письма Гайдукевич не сохранились, но и уцелевшие письма Цветаевой оставляют ощущение диалога, напряженного созвучия. Общие мечты о несбыточных путешествиях, о море и одиночестве. «Хотела бы… маленького окошка, большой лестницы, большого вида, большого сада, большой тишины…» (от 1 июня 1934 года).

Много о детях. В самом последнем письме (от 14 августа 1935 года) — ключ к тому, что Цветаева понимала под воспитанием: «Нужно все отдавать детям без всякой надежды — даже на оборот головы. Потому что — нужно. Потому что — иначе нельзя — тебе».

Письма полны женской повседневности, но и топка, и готовка, и стирка, и штопка — весь этот быт накрепко связан и подчинен поэту. Труд рукодельный без всякой таинственности связан с трудом рукописным. И всякий обыденный предмет, будь то примус или детский горшок, — все укладывается в рукопись жизни. «Не пишите иронически о примусе, — просит Цветаева своего адресата, — это — друг…» (от 7 июня 1935 года).

Книга, которая упрямо пишется — пусть и между строк быта! — вырастает в «надежные бесстрашные крылья». Писание делает человека неуязвимым. Вот последнее упование поэта.

В одном из последних писем в Вильно Марина пишет: «У меня для Вас есть чудесный подарок, но послать невозможно: таможня. Подарок на всю жизнь…» Переписка обрывается, и мы никогда не узнаем, что это был за подарок. Наталья Александровна Гайдукевич воспоминаний не оставила, хотя Цветаева так просила ее: «Напишите ту книгу, которую за Вас никто не напишет… Напишите всех: мать, сестер…»

Константин Паустовский. Время больших ожиданий. Повести. Дневники, письма. В 2-х томах. Составители и авторы сопроводительных статей: В. К. Паустовский, Я. И. Гройсман, С. И. Ларин. Нижний Новгород, «ДЕКОМ», 2002. Т. 1 — 512 стр.; т. 2 — 384 стр. («Имена»).

Единственное солидное издание, вышедшее к отмечавшемуся в прошлом году 110-летию Константина Георгиевича. Знакомые читателю автобиографические повести сопровождаются в двухтомнике публикацией неизвестных писем и дневников Паустовского.

Сын

писателя, Вадим Константинович, много лет посвятил скрупулезной работе с архивом отца. Первая крупная публикация ранних дневников и писем Паустовского состоялась десять лет назад (Паустовский К. Г. Повесть о жизни. Т. 1. М., 1993). Были опубликованы дневники 1914–1919 годов, записи из фронтовых блокнотов 1914–1915 годов. Уже тогда стало ясно, что дневниковый Паустовский разрушает привычный образ «певца родной природы». И нет большого преувеличения, когда издатели в своем предисловии к двухтомнику обещают нам «нового Паустовского, неизвестного широкому читателю».

«Неужели нет ни одного человека, о котором бы я не сказал чего-нибудь плохого. Снился Бунин — сухой, похож на моего отца. Я сидел в гостях у его сына… Он вошел и брезгливо сказал: „Неважные гости бывают у тебя“».

«Из жизни РОСТА можно написать страшный рассказ, от которого похолодеет сердце. Он будет вызывать омерзенье, тошноту…» (из записей, сделанных в апреле 1927 года).

Не зная, чьи они, можно долго гадать, кому принадлежат эти записи — Булгакову, Замятину, Пильняку… О будущем авторе «Ильинского омута» и «Корзины с еловыми шишками» здесь ничего не напоминает. Лишь отдельные слова. «Паром, золотые березы, камень, на Оке стучит пароход…» (24 сентября 1927 года).

И только однажды прорывается исповедь, похожая на жесткий диагноз, поставленный бывшим фронтовым санитаром самому себе. Эти строки очень многое объясняют в последующей судьбе Паустовского: «Я… человек с поврежденной психикой. Повреждение какое-то тихое, упорное, мучительное… Я думаю о жизни, которой не может быть, — наивной, прекрасной до глупости, — за это меня презирают, в лучшем случае снисходят, как к безвредному чудаку… В чужом молчании я чувствую прекрасно мысль о том, что я „слабенький писатель“, но никто, никто не видит или не хочет видеть, сколько тоски, отчаяния, крови и заплеванных надежд во всей этой глупой фантастике… Нет ни минуты, когда я не ощущал бы это чувство катастрофы…» (25 октября 1927 года).

Так рано столкнувшись с пренебрежительным отношением к себе многих коллег и критиков, Паустовский нашел силы до конца остаться верным своему мечтательному стилю, тихим сюжетам, рассказам о жизни фантастически «наивной и прекрасной до глупости». Мы же до сих пор плохо представляем себе, из какого содрогания, брезгливости и отчаяния выросли лучшие страницы Паустовского, от какой катастрофы уходил он в спасительные мещерские леса.

Комментарии Вадима Константиновича к двухтомнику написаны с предельной тщательностью. В них прекрасно сочетаются деликатность сына и трезвость исследователя. К великому сожалению, Вадим Константинович не дожил до выхода двухтомника всего нескольких месяцев.

Милая химера в адмиральской форме. Письма А. В. Тимиревой А. В. Колчаку 18 июля 1916 года — 17–18 мая 1917 года. СПб., «Дмитрий Буланин», 2002, 239 стр.

После стольких досадных и нелепых опусов о «последней любви адмирала» — долгожданная научная публикация писем Анны Васильевны Тимиревой командующему Черноморским флотом Александру Васильевичу Колчаку. Из 53-х писем только два были опубликованы ранее.

«…Вы заняли в моей жизни такое странное и такое большое место. Каждый раз, раскрывая Ваше письмо, я не знаю, что найду в нем и о чем Вы будете говорить; перечитывая эти дни Ваши прежние письма, я поразилась разнообразием предметов, о которых Вы пишете, — от очередных операций до цветов на Вашем столе, от Савонаролы до последних событий в Добрудже и до поклонения звездам…» (от 14–15 декабря 1916 года).

Поделиться с друзьями: